Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
…И люди
Некоторые встречи не забыть никогда.
Путешествуя по Тоскане, по крошечным старинным городкам, словно драгоценным бусинам в ожерелье, обрамляющим грудь и шею божественной Сиенны, в одном из них по совету гида мы решили заглянуть в антикварный магазин. Да упаси боже, просто посмотреть…
Сбрызнутые лёгким дождичком, перебежали дорогу и гуськом вошли на крошечную площадь, обрамлённую старыми каштанами. На площади работал пожилой дворник, одетый в старинный-старинный брезентовый плащ до пола с накинутым на голову капюшоном.
Площадь была безукоризненно чиста. Но поскольку лето было жарким, нежные листья каштана буквально сгорали на солнце. Капли дождя, сеющего как сквозь мелкое сито, сбивали то один, то другой скукоженный лист: он падал легчайшей гремучей ракушкой на булыжник, и работник метлы не спеша направлялся к нему.
– Ш-ш-ших! – говорила метла, – и нарушитель порядка оказывался в совке, а потом в мешке для мусора.
– Крак! – следующий лист падал за спиной.
– Ш-ш-ших! – метла знала своё дело.
Подметавший медленно и методично кружил по площади, убирая листья. Мы остановились, не в силах отвести глаз от этого странного, нескончаемого танца.
– Вкусно работает дедок, – с улыбкой сказал папа. – Даже самому захотелось.
– А вы знаете, кто это? – сдерживая смех, спросила наша провожатая Маша.
– Дворник, – пожал плечами папа.
– Это – хозяин магазина, жутко богатый человек… Вон то палаццо, кстати, тоже его.
Тут только мы разглядели на площади магазин – прелестное двухэтажное строение с резным каменным фризом, колоннами, старинной дубовой дверью, украшенной бронзовым львом, держащим во рту массивное кольцо. Палаццо находилось ровно напротив и было значительно больше, заковыристее украшено, а уж степень старинности намекала на какие-то труднообозримые прошлые века…
Между тем Маша подошла к «дворнику» и что-то тихо ему прошептала. Тот оставил своё занятие и откинул капюшон. А потом представился и пригласил нашу компанию посетить его магазин.
В магазине он снял плащ и оказался благороднейшим синьором девяносто четырех лет, одетым в костюм-тройку фасона пятидесятых годов прошлого века. Широкие брюки с манжетами мягко ниспадали на начищенные до зеркального блеска ботинки. Под воротником рубашки – я почти прослезилась – была бабочка тусклого жёлтого шёлка. Ручной вязки!.. Таких мужчин «живьём» я не видела никогда. Только в кино.
Пожилой синьор безумно обрадовался моему итальянскому и, оставив маму, папу и Машу осматривать бесконечные чиппендейлы и бидермейеры, увёл меня на второй этаж. При встрече и прощании поцеловал мне руку!.. Эх, знать бы наперёд! Неделю бы не грызла ногти!
Наверху он, ввиду особого расположения к нам, показал свою коллекцию вееров и перчаток и грустно пожаловался, как тяжело ему живётся. Как нелегко держать в порядке дело и дом тоже… Как безысходно всё, потому что никто из двоих сыновей (а внуки тем более!) не хочет принимать и продолжать семейное дело – торговлю антиквариатом – благородное и самое интересное из занятий! Но – старший сын государственный служащий, младший – хозяин ресторана…
– Кому всё это нужно, – горестно вопрошал страшно богатый синьор, обводя глазами красоту, которая его окружала…
Всю жизнь он заботился о благосостоянии своей семьи. Трудился как вол, буквально сгорал на работе. А теперь в том палаццо, которому было назначено стать родовым гнездом, никто не хочет жить.
Бледная рука с узловатыми суставами и длинными, суженными к кончикам, пальцами, поглаживала спинку кресла. Прозрачные от прожитых лет слезящиеся глаза в упор смотрели на меня. Грустно подрагивала нижняя губа, почти не смыкающаяся с верхней. Крупный нос с заметными багровыми прожилками в такт нескончаемым вздохам то поднимался, то опускался.
«Вот, – возможно, думал он, – какая милая хорошая синьорина, – уж она-то ни за что не огорчит своих почтенных родителей…»
Мне было до слёз жаль этого удивительного дедушку, и я не стала говорить, что совсем не горю желанием выдавать книжки в библиотеке, а брат – вникать в производство химических реактивов, идти, так сказать, по стопам… Хотя наши мама и папа были бы счастливы.
Я просто слушала, слушала… Чем тут поможешь…
Мы сошли вниз. Там папа вполголоса извинялся перед Машей за то, что ничего не может тут купить. Даже какие-то мелочи ну просто не впишутся в интерьер нашей московской квартиры. Было смешно, потому что самыми мелочами в антикварном салоне были огромные вазы эпохи Мин. Или Цин? Не знаю.
– А и не надо, – тихо сказала Маша. – Его уже и это не интересует. Ему просто хочется поговорить… В этом смысле, кажется, он сегодня получил подарок.
Подарок – это я. И мне было приятно.
Потом Маша как-то не очень уверенно передала предложение хозяина осмотреть ещё и его палаццо. «Ввиду особого расположения к синьорине». Папа испуганно отказался. Он так сочувствовал пожилому синьору, жалость просто выворачивала ему душу, что не мог уже находиться рядом и смотреть в это печальное лицо.
Мы, не спеша, церемонно попрощались.
И уходя, то и дело оглядывались на застывшую между деревьями сухопарую фигуру старика в серой «тройке» с метлой наперевес. Грустно глядящего нам вслед.
Те же и графиня
С графиней мы встретились в замке XII века, переделанном в отель в маленькой деревушке, затерявшейся в Провансе.
Настоящий средневековый замок: серые каменные стены, узкие окна-амбразуры, донжон, всё как положено. Торчит, гордо возвышаясь над деревенскими домами. Вокруг ров с водой. Был. Теперь болото. За рвом – чудесный заливной луг, на котором пасётся белоснежный конь. Имя коня вертится в голове у каждого из нас, но никто не может точно вспомнить. Мама считает, что его звали Гораций, я уверена, что Себастьян, папе вспоминается Сальвадор. Даже брат, которого с нами не было, заинтересовался коллективными воспоминаниями и предложил имя Эдуард.
Итак, белоснежный красавец Гораций-Себастьян-Сальвадор-Эдуард пасся на зелёном лугу в компании такой же безупречно-белой козочки. А мы стояли, замерев, у небольшого квадратного окна и смотрели на эту дивную парочку, а заодно и на леса, поля, реку, игрушечные домики, окружавшие замок.
Мы с папой облазили всю серую громадину, побывали на самой верхотуре донжона и по гнилой лестнице вылезли на сторожевой пост – тесную площадку на самой верхотуре. Папа осторожно протопал по периметру площадки и одобрительно оценил неприступность сооружения. Ещё имелся чердак, заполненный восхитительным пыльным хламом; самое большое впечатление произвели прислонённые к стене спинки кровати – роскошные, резные, увенчанные
