Собака за моим столом - Клоди Хунцингер
Теперь ты понимаешь, почему Гус Грасс так быстро смылся оттуда?
А потом 1933-й.
Восторженность приутихла. Пришел страх. Нацистский террор и насилие.
Все пытаются скрыться, спрятаться.
Григ ненадолго прервался, затем спросил меня: Разве хижины — надежное укрытие?
Я отрицательно покачала головой.
Возвращаясь к теме разговора, он спросил: Так ты знаешь, где спрятался Гус Грасс? Я-то знаю, я читал, что в 1933 году, знаменательный год, Грезер обосновался в Мюнхене. Он словно испарился, эдакий призрак без документов во времена рейха. Никто о нем ничего не знал. И только в 1945-м обнаружили, где он скрывался, неопровержимый факт, имелась фотография, это точно был он, высокий, худой тип, длинные седые волосы, круглые черные очочки, чем-то похож на Никола Эни[87], куртка, гамаши, да еще в сандалиях на босу ногу, такой вот Ганди в лохмотьях, вдруг возникший из руин тогдашнего Мюнхена. Говорят, что в 1939 году он вошел в центральную библиотеку, чтобы обратиться к трудам Philosophus teutonicus (тевтонского философа) Якоба Бёме, и больше не выходил. Десять лет подряд, под носом у нацистов, он прятался «между скобками текстов», в библиотеке. «Изгнан в родной язык», — говорил он, выбравшись на воздух.
Я ответила Григу, что этого Гуса Грасса мне не особенно и хотелось бы встретить. Я бы предпочла ему одинокого бродягу, у которого от худобы сваливаются джинсы и который рассказывает мне историю другого бродяги.
Тогда я в свою очередь спросила у Грига, знает ли он историю собаки из «Путешествия к земле Востока» Германа Гессе, прообразом одного из персонажей которого, Лео, и был Гус Грасс. ГГ? — переспросил Григ. — Я давно уже спровадил его подальше, как спровадил свое прошлое подростка-мистика, но спровадил не окончательно, он все еще в моей библиотеке, как память о том, каким я был когда-то. Я сохранил «Игру в бисер», а вот «Путешествия к стране Востока» у меня нет. Так вот, сказала я, в «Путешествии» права оказывается одна собака. Книга прямо учит: доверять надо собакам. А не каким-то там «официальным источникам». Собаки беспристрастны, хотя их и приручили. Собаки, которых так ценит ГГ, — представители самых высоких инстанций на Земле. Они непогрешимые, неподкупные судьи, ведь они не принадлежат к Лиге людей.
А мы окружены реальностью и вымыслом, которые без конца пожирают друг друга.
60
Больше Григ с постели не вставал. Йес была в плохом состоянии, еле таскалась по дому. За два месяца до этого у нее была течка, а сейчас, похоже, ложная беременность, соски набухли и причиняли ей боль. И я совершенно растерялась. Тогда-то я и начала различать лица в переплетении веток деревьев. Там, где крона смыкалась неплотно и листья образовывали две прорехи, видела глаза. Трещина в стволе? Рот. Я молилась им, как анабаптисты, по-другому было нельзя, я взывала к этим идолам, созданным зрительной иллюзией, потому что они такие большие, мрачные, могущественные в этом пряном аромате ночи. С ними не чувствуешь себя одиноким. Этим иллюзорным образам я могла бы посвятить десятки страниц. Я зарисовывала их. Они мерещились мне повсюду. Иногда это были черепа с пустыми орбитами. Пустой мир.
Я и вправду думала, что Григ может умереть, что он умрет. Его исчезновение казалось возможным и в то же время совершенно невероятным, как исчезновение мира. В общем, мне кажется, я не совсем уверена, но мне кажется, будто я представила себе, что Григ, возможно, умрет. И хотела изгнать это ощущение из реальной жизни в свои блокноты. В этом, наверное, и был смысл. Даже Григ это заметил.
— Ты опять нашла прекрасную возможность меня уморить. Еще одну. — Он меня предупредил, что на этот раз ничего не выйдет. Он упрекал меня в том, что я хочу избавиться от него. Один раз, да. Но не два же. Не два романа подряд. Два раза — это уже подозрительно. — И потом, подумай хоть немного обо мне. Ты можешь быть по жизни человеком равнодушным, но есть ситуации, когда равнодушным быть невозможно. Уверяю тебя, это нисколько не забавно — быть мужем писа–тельницы, которая только и мечтает тебя уморить. — И я ответила: Нет, все совсем не так. Это просто экзорцизм, так я освобождаюсь от тревоги, вот и всё. Ты же знаешь, что я тебя обожаю. Я что угодно сделаю для тебя.
Это было июльским утром, мы лежали в постели, все трое, Йес свернулась в ногах, оставив нам немного места, такое бывало нечасто.
— Знаю, Биш, я знаю, что ты меня обожаешь, — продолжал Григ. — Но ведь больше никто этого не знает. И вот такие игры, в которые ты играешь, и раскрывают суть вещей. Я-то знаю, в чем дело, потому что тоже обожаю тебя, Биш, и я тоже представлял себе, для этого не нужно быть писа–тельницей, представлял, что ты умрешь. И я наконец освобожусь от тебя. Нам бы так хотелось освободиться друг от друга. Разве можно оставаться вместе всю жизнь, не потеряв самого себя? Я родился на свет, чтобы странствовать. Я бы хотел уйти в конце месяца, отпустить тебя. Я стал изменять себе с первого дня первого месяца, когда захотел наполнить ту бочку вишнями, чтобы потом сделать кирш, надеялся заработать немного денег и пригласить тебя в книжный магазин, чтобы ты выбрала любую книгу, какую хочешь, но я так долго наполнял бочку, что вишни сгнили, и тот парень с винокуренного завода их не взял, а мы с тобой больше не расставались. Прошлым летом мы могли бы отметить нашу бриллиантовую свадьбу.
Ты представляешь? Ты видишь нас?
Что с нами стало?
А что стало с моими странствиями?
Мы тут угнездились и носа не кажем. Как будто на острове. И двигаться никуда не надо. Я считаю, мы все правильно сделали. Все наши дороги ведут отсюда. Мы оставили нормальную жизнь, которая обеспечила бы наше будущее. Оставили синицу в руках ради журавля в небе. Мы оставили наших детей на краю леса. Всё. Мы все сделали правильно, разве что… мы не оставили друг друга. Мы вместе всю жизнь.
На этих словах, взволнованные и растроганные, мы похлопали друг друга по спине, обнялись, став единым целым. И решили еще немного поспать.
Когда мы проснулись во второй раз
" alt="Райнер Рильке - Сады">