Осенняя охота - Екатерина Златорунская

Бабушка и мама работали на чулочной фабрике в Мальмё. Он помнил белоснежную пену чулок в большом ящике. Когда устроилась мама, то уже шили колготки, преимущественно из нейлона, и бабушка говорила – уже не то, не шелк.

При слове «чулки» он представил женские ноги, но не живые, а мертвые, и вздрогнул от отвращения.

И вот бабушка давно умерла, умер легкомысленный его отец, а Клаус все жил и жил, зачем – непонятно, удаляясь от всех на недостижимое расстояние, угрюмый, непримиримый, коротко постриженный матерью, с длинными руками, резким кадыком, как кактус, а Йохан – тот худой вихрастый рыжий мальчик с голубыми глазами – стареющий мужик с угрюмым лицом, поседевшими волосами, и если бы не веснушки, никто бы не догадался, что он родился рыжим.

Они допили кофе уже в тяжелых сумерках. Йохан зажег лампы. Дед попросился лечь. Йохан помыл посуду. Выключил радио.

– Оставь, – попросил Клаус.

Йохан включил. Радиоведущая бодрым голосом рассказывала о погоде.

– Ты был мелкого росточка в детстве. Как ты так вымахал! Твой отец тоже был маленький, да и я не великан, в кого ты такой? Ты был мелкий и очень послушный. И очень скромный. Копил деньги. Ты так хотел играть на кларнете, мы с твоей матерью думали, что ты станешь музыкантом.

Клаус писал мемуары, последняя тетрадь – беспорядочные записи без дат. Резкий, как кардиограмма, крупный почерк деда прорезал аккуратный почерк матери. Она после каждой записи оставляла на полях знак вопроса, словно не доверяла услышанному.

Йохан раскрыл тетрадь и пролистал записи.

«Мода: дамы носили длинные юбки, шляпки. Мужчины – кепки, пиджаки».

«На улицах трамваи, велосипеды, но есть и повозки с лошадьми, на площади продаются цветы».

«Скульптор Джон Борджесон в 1896 (зачеркнуто)».

«1877 – открылся отель «Крамер».

«Кронпринцессу Маргарету в черном приветствовали матросы. На рынках женщины в платках, телеги с продуктами, в порту корабли».

«Мать рассказала, что в 1911 году была суровая зима. Они с подружками катались на санках с лестницы в парке, катались на коньках по каналу, там лестница».

«Мне три года, и в 1939 году всем разрешили гулять в Фьерильспаркен, я помню пруд с золотыми рыбками, луг с цветами, ходили ученики воскресных школ».

«В квартале Русенгорд встретил эмигранта из Югославии, он посмотрел (недописано)».

«Богачи живут близко к морю».

«Многие в городе любят говорить, что живут не в Мальмё, а в Лихамне».

«Пьер Альбин Ханссон хотел заменить монархию республикой».

«Торговля селедкой сошла на нет».

«Шведские дороги использовались для переброски войск в Норвегию и Финляндию».

«Трамвай № 2».

«Голуби у памятника Карлу Второму».

«1937. По улице проехала вагонетка, ее везла лошадь, бежали дети в белых рубашках и шортиках, и среди них я».

«Через несколько недель началась война. Дания оккупирована немцами, Мальмё остался один. Жизнь в Мальмё продолжалась, несмотря на близость к войне, ездили трамваи, матери возили младенцев в колясках, светило солнце, пеклись булочки».

«1944 – пожарная бригада отмечала пятидесятилетие…»

«На Сторторготе фейерверки».

«Лицо отца с белыми ресницами, крупное белое лицо, как вареная курица без кожи».

«Номер дома 7, как на дуге».

«В отеле «Крамер» открылась летняя веранда».

«Мужчина и женщина развешивали белье».

«На площади Моллевана купил цветы для (зачеркнуто)».

«Троллейбус № 6».

«Крупные универмаги еще не захватили торговлю, площадь забита людьми, которые продают и покупают».

«Дама в шляпе, в клетчатом пальто с широким поясом».

«Во время войны Швеция оказалась в изоляции, и шведская промышленность разрушилась».

«В 1946 году день защиты детей был посвящен цветам. Машины, украшенные цветами, девушки с кудрявыми волосами в открытых платьях. Дети в костюмах фей – очаровательные девочки в коронах и их мама – красавица, цветочная фея, в руках – охапка цветов.

Я стоял среди девочек в белых платьях с бантами, мальчиков с вихрами в черных костюмах, их матери были в тяжелых костюмах, шляпках. Вынесли флаг, и машина в цветочном маскараде, словно огромная стрекоза, поехала, а в ней королева цветов, и девушки-пажи махали руками нам, толпе, и улыбались. Королева сидела на цветочном троне и бросала в толпу цветы».

«Люди устали от войны».

«Сидел около пруда в Пилдаммспарке и бросал хлеб уточкам, огромные деревья в сиянии листьев, сквозь свет виден скелет ствола и ветвей. Лодочник в кепке и с трубкой…»

В тетрадь вклеены фотографии.

На одной – Клаус, Йохан и его отец. Подпись – «На рыбалке, 1978 г.». Воспоминание о той рыбалке у Йохана осталось в памяти смазанным, словно неудавшаяся фотография. Жили в кемпинге, пели птицы, летали мошкара и бабочки. На закате открывался пролет неба между елями, словно приотворенная дверь в другой мир. Отец брился перед маленьким зеркалом. И следом другое воспоминание. Дед смотрел в окно, шел снег. Мать мыла кухню.

«Из Швеции в Данию ездили на пароходе через Эресунн». И он тоже ездил к Марге на пароме. Но зачем вспоминать, не надо. Прошло, забыто. Йохан закрыл тетрадь. Дед лежал в комнате на диване и спал, задрав вверх длинный подбородок. На столе кастрюлька, закрытая полотенцем, в ней картошка в мундире, на поздний ужин. К картошке оставлен нетронутым лосось. Дед, волнуясь, следил, чтобы Йохан не взял кусочка.

Йохан сидел в старом кресле в доме, где вырос его отец, где семья из трех человек – Клаус, бабушка, папа – пили чай в саду, там росли розы и герберы, где он сам ребенком бегал голышом по саду, бабушка вешала белье, а дед собирал в корзины яблоки.

Йохан помнил, как бабушка мыла полы, стирала половики, пекла хлеб. Клаус сохранил огромную лопату для хлеба – она стояла в углу как артефакт. Инна хотела ее забрать, но Клаус не разрешал.

Он спал неподвижно, словно умер. Йохан подумал, что дед умрет так же, как и заснет, сухой бескровной смертью высохшего дерева.

Вдруг Клаус дернулся во сне и засмеялся. Йохан подумал, что дед во сне бежал за тем трамваем, запряженным лошадью, бежал и не мог догнать.

Позвонила мама:

– Ну что, уговорил?

– Нет, – ответил Йохан.

Мама рассерженно помолчала.

– Но ты же полицейский!

– И что?

– Вот и живи с ним, если ты такой добрый.

Мама бросила трубку. Ингер в мессенджере писала сообщение, но ничего не приходило. Наконец запись об отправке сообщения пропала.

Йохан позвонил Инне. Лова рыдала где-то рядом. Инна была раздражена, но постепенно