Цена тишины - Ольга Устинова
* * *
Забирает меня что-то изнутри. Тревога. Беспокойство от беспокойства. Слава Богу разобралась с деловой почтой. Были неприятности из-за того, что многие бумаги теперь надо оформлять на компьютере. Прогресс нас, эмигрантов подминает под себя. Лондонская переписка приятна, но магнетизирует ожиданием и надеждами. Написали: посылайте манускрипт. Отослала по компьютеру.
Общее затишье. Лишь изредка забредет тревожная мысль в голову. Гони ее, гони. Что-то надо предпринять с языком. Это меня связывает. Читаю теперь только на английском, но какого-то своего личного предела в восприятии чужого языка я достигла. Больше у меня не получается.
Лондонское издательство согласилось сделать редакцию моего перевода романа на английский в случае, если они его примут. Как прекрасно помечтать. У меня голова идет кругом от волнения и усталости. Всему есть место в сознании. Например, ожидание чуда. Или ожидание краха и притягивания его за счет магнетической негативной мысле-формы. Мечтать опасно. Долго падаешь. Еще есть «страх удачи». Не удержаться на уровне достигнутого из страха поиска нового, добровольная деградация во имя успеха. Еще – отказ прогрессировать из нежелания творческого мученичества. Боязнь признания во имя ухода обратно в творческое подполье. Все есть. И все давно известно.
* * *
Получила известие из Лондона. Рукопись на рассмотрении в приемной комиссии. Процесс займет шесть недель. Сердце екнуло. Начала бредить мечтами. Чего и следовало ожидать и бояться.
В тот же вечер стала рассматривать по компьютеру рекламные описания правил и возможностей издательства. Красивее не придумаешь. По всему свету филиалы. Делают видео для изданных книг. Сказала об этом Яну, как и о том, что рукопись вошла в рутину издательского бизнеса. И с удивлением ощутила, как меняется его отношение ко мне. На моих глазах он меня зауважал, что я немедленно проигнорировала и чуть ли не пресекла. Во всяком случае сделала вид, что ничего такого не происходит. Загасила в себе чувство удовольствия. Маленького злорадства. Эти эмоции очень опасны. Они развращают честного самоубийцу, писателя-эмоциолиста. Лишают его писательского хлеба.
* * *
Позвонил Игорь. Он нас с Френсис подвел. Мы ждали пока Френсис станет лучше себя чувствовать и, когда она согласилась поехать в воскресенье с нами в East Village, он сообщил через меня, что поехать не сможет, без объяснений почему. Я предложила Френсис поехать вдвоем. Она несколько дней думала, а потом сказала, что опять прихварывает. Я решила, что она не удовольствуется только моим обществом и хочет компании с Игорем, и затаила обиду. Все, конечно, в секрете. И вот, объявился Игорь и спросил можем ли мы с Френсис поехать в ближайшее воскресенье.
Я целиком открестилась и отправила его к Френсис на совещание. Теперь пусть договариваются сами. И все все это время разговоров меня распирало желание поговорить о лондонском издательстве. Но я не сдалась на слабость похвастаться и уничтожить чары везения и придумывала всякие пустяковые разговоры о том-о-сем. И в конце концов сказала, что я устала и хочу отправиться читать книжку.
В ту же ночь.
Старик заболел и совсем загибается. Катюша с Яном увезли его на скорой в госпиталь.
Наконец-то я снова почувствовала себя хозяйкой собственной квартиры. Остаток ночи провела у телевизора в комнате, которую я ему отдала вместе с телевизором. Оказывается я его не ненавижу. Он превосходно отвлекает от времени.
Мне так хорошо одной в квартире, что я боюсь пожелать старику не возвращаться из госпиталя. Есть же дома для престарелых, где ему будет лучше. А то сидит как в одиночной камере в своей комнате. С ним даже не гуляют.
* * *
Приближение депрессии и размышления.
Она стояла так близко от меня, в такой опасности от моих излучений готового к бою с врагами козла отпущения, что я с дрожью перевела дух. Алхимия моего разума выбросила на поверхность заклинание в ответ на шантаж: «Жива, здорова, неприкосновенна моя дочь Катюша». Заряд с начинкой ушел и мне полегчало.
Она вернулась из больницы от Старика. Она вошла в комнату. Я запаниковала. Я пошуршала в воспаленных мозгах и, как горящая головешка, прозвучало опять чудодейственное: «Жива, здорова, неприкосновенна».
В моем разуме есть потайное пространство. Туда я сбрасываю разоруженные негативные формы масонского производства. Но Бог знает, как это трудно – удержать в повиновении обезвреженные мысле-формы. Они просто не желают там оставаться и рвутся к выходу, атаковать меня с новой силой. Нужно немедленно отвлечься, предпринять что-то позитивно-эмоциональное, чтобы они тебя отпустили и ретировались в предназначенную им дырку.
Я молюсь иступленно. Голоса бушуют в гневе. Подставляют слова, чтобы я дополнила их до предложения.
Они: Матерая…
Я:…христианка.
Они: Заклинание…
Я:…пошли вон.
Жизнь подстерегает на каждом шагу. Для хорошего и для плохого. Эта неожиданность бросает меня в стресс – положительный или отрицательный.
От стресса нет спасения. Но он подпихивает мои мысли и двигает моей авторучкой. И боль новой атаки притупляется. Приходит временное облегчение. На какое-то время я спасена. Молюсь: «Дорогой Христос, выведи меня из этого лабиринта моих мыслей. Отсюда нет выхода, только на бумагу. Води моей рукой и подари мне отдых. Благодарствую.»
Я тяжелый человек для самой себя. Вдруг высвобождается идея, вырисовывается из тумана задремавшего разума. И я понимаю – это начало долгого приступа. Последствие сложившейся сложной ситуации в моей борьбе за выживаловку.
* * *
Вернулся старик из больницы. Его привез Ян. Старик с порога заорал в восторге: «Я выжил». Мы оба живы. Я рада его видеть. Залил в своей комнате и в туалете весь пол мочой, не смотря на дайперсы. Ян пошел за шваброй и хлоркой. Тяжело дышать от этих запахов. На следующий день объявилась медсестра. Заполнила для старика бумаги о самочувствии и прогнозах. Потребовала подписать востребование на терапию и визит социального работника. Вот с этим социальным работником в голове я проснулась на следующее утро. И ощущением, что вернулась в жизнь.
Я сказала Яну: «Я хочу присутствовать когда он придет. Он говорит: «Зачем?» Как-будто я не хозяйка дома. Отвечаю: «Чтобы никто не проговорился, что вы здесь живете два года вместо допустимых трех месяцев. Я не хочу для себя неприятностей с домоуправлением». Он начал горячо меня убеждать, что никто
