Все их деньги - Анна Теплицкая
– Сонька, а ты выйдешь замуж за еврея любой национальности, а, Сонька? – мы с Бульдом к ней пристали, как нам казалось, с очень смешным вопросом.
– Отвалите, – пробурчала Соня. – Мешаете.
Сзади послышался ещё незнакомый голос Старого:
– Вроде еврей, а шутить не умеет.
Бульд резко обернулся и увидел довольную круглую физиономию:
– А ты умеешь? У тебя в роду были евреи?
– Нет, – широко улыбнулся Старый, – я первый.
Я засмеялся, но тут же осёкся, поймав рассерженный взгляд Бульда. Он смерил смешного еврея надменным взглядом и, отметив складки на лбу, самодовольно заявил:
– Слышь, Старый, не хочешь выйти?
– О, да ты драчистый изумруд, смотрю.
Бульд встал и толкнул сидящего в плечо.
Драка в юности – это не проявление агрессии, скорее, проявление характера, своей неуступчивости и готовности сражаться за своё мнение, даже если оно дурацкое. Картина: один другому даёт в морду, и, если тот, другой, не отвечает, отношения равными не будут. А если ответит – то, возможно, будут. Старый ответил, и драка продлилась минуты полторы.
Стоя в студенческом гардеробе, двое юнцов жмут друг другу руки и вместе идут в бар «Застава» запивать инцидент. У Бульда при этом побаливает скула, а Старый обломал передний зуб.
– Вот ты, сволоць, – беззлобно сказал он, разглядывая себя в зеркале. – Вообсе я никакой не щтарый, я просто шмеюсь много.
– Сам сволоць, – поддразнил его Бульд. – А у тебя теперь дефект дикции.
– Фефект фикции.
Старый широко улыбнулся, а Бульд расхохотался.
«По семейным обстоятельствам», – хором вспомнили название фильма, фразы из которого быстро разлетелись на цитаты.
Зуб Старому по большому блату отреставрировали через пару месяцев, но выражение «фефект фикции» из фильма прочно вошло в обиход. Позже выяснилось, что Старый умеет играть в преферанс, от этого они сблизились ещё больше.
Сразу после пары я кинул тетрадь в сумку. Егор хлопнул меня по плечу:
– Опять играть? Попадётесь – выгонят за аморалку.
– Или исключат из комсомола, – добавил Бульд.
– Давайте всё-таки со мной в библиотеку.
Рассудительный Егор никогда не играл с нами в карты, предпочитал более серьёзные занятия, поэтому мы втроем спустились на первый этаж, захватили Старого и уже вместе начали свой ежедневый ритуал – поиск приемлемой для игры аудитории, в которой можно относительно безопасно засесть до самого вечера. Длинные коридоры ЛИИЖТа были заполнены студентами, спешащими на занятия, Гейбух шёл чуть впереди, расталкивая всех мощными плечами, мы со Старым горланили песенку собственного сочинения. Надо сказать, в создании текстов мы многому учились друг у друга, поэтому наше творчество без сомнения можно назвать коллективным и, ни в коем случае, не частным:
Кушать хочу, слоёнку куплю,Стоит она семь копеек.Где же они, деньги мои,Неужто совсем нету денег? Голод зовёт наполнить живот,Скушать хотя б этот пончик.Слоёнка мила, была не была,Истрачу последний талончик! Вот он, родной, измятый такой,Жаль мне с тобой расставаться.Но сдача, она, если будет сдана,На пиво должна нам остаться!
Гейбух пел раскатистым басом, Старый – сильным баритоном, а я – посредственным, постоянно срывающимся, тенором. Бульд, рассеянно подпевая, заглядывал в каждый попадающийся на пути кабинет. В одном из них прямо на столе сидела привлекательная блондинка в чёрном мохеровом свитере с широкой горловиной; демонстративно жуя жвачку, она окинула Бульда презрительным взглядом. Аудитория нашлась неожиданно, в триста второй на третьем этаже часто проводились семинарские занятия, но теперь на её двери висело объявление, в котором аккуратным округлым почерком сообщалось, что вместо занятия четыреста шестая группа приглашается для репетиции КВНа в актовый зал.
– Повезло, – Гейбух толкнул скрипучую дверь. Через два больших окна лился солнечный свет, подсвечивая плотную меловую пыль, висящую в воздухе. Старый оглушительно чихнул.
Мы с Бульдом и Гейбухом быстро соорудили карточную зону: выдвинули в середину стол и поставили четыре стула. Старый с пафосом сел, вытащил из папиного портфеля смятый листок бумаги и быстро расчертил поле.
Пока мы рассаживались, я вытащил из кармана потрёпанного вида колоду с синей рубашкой, быстро перетасовал и дал Гейбуху снять. Началась неторопливая многочасовая игра в преферанс. Трое играют, четвертый сидит на прикупе.
– Старый, ну давай, – поторопил Бульд. – Хода нет, ходи с бубей.
– А нет бубей, так хреном бей, – добавил Гейбух.
Старый крякнул и бросил на стол туза бубей.
Я достал из кармана мятую пачку «Родопи», чиркнув спичкой, прикурил и с чувством острого удовольствия затянулся. Дым повис в воздухе.
– Длинную береги.
– Ну, вы, ребят, даёте, – Бульд забрал следующую взятку. – Жаль, что так дёшево играем.
– Хватит наигрывать вторых королей, – сказал Гейбух.
– Было семь, стало восемь.
– Сложно спорить, – сказал я.
– Бульд, твоё слово.
– Да я пас, как всегда.
– Ходи.
– Это семь.
– Я не вижу семи…
– Я тоже не вижу.
– Это последний козырь?
– Ну, три бубны, одна пика и один козырь.
– Давай по бубне вынеси и всё.
– Я от распаса уходил, у меня такой лом… нет… сейчас у меня хорошо стало. Ход мой?
Где-то через два часа упорной карточной борьбы дверь приоткрылась, и в щель просунулась хорошенькая белокурая девушка. На шее у неё был небрежно повязан шарфик с эмблемой Олимпиады – кольца с беговыми дорожками, увенчанными звездой:
– Буханька, вы тут?
Гейбух встрепенулся, увидев девушку, и немедленно вскочил, выронив сигарету изо рта:
– Римма! Как я рад, что ты пришла!
Старый хмыкнул:
– Да, Римма, привет Римма, мы все очень рады, Римма!
Бульд, не отрывая глаз от карт, поднял в приветствии руку. Римма была очень красивая девушка, невысокая и стройная, словно точёная Рахель, двухметровый Гейбух смотрелся с ней, безусловно, эффектно. Она прислонилась к косяку двери и начала выразительно смотреть на игроков.
– Ребят, я пойду, ладно? – тут же отреагировал Гейбух. – Мы с
