Я не прощаюсь - Хан Ган
Я посмотрела вверх на лампу над кухонным столом, на которой сидел Ама. Видимо, он уже вернулся в клетку. Или, может, уже уснул, как и сказала Инсон? Разве мертвецы спят?
Инсон нагнулась над кухонным столом и, призадумавшись, наблюдала за тем, как воск медленно стекает по свече на поверхность стола. Когда воска накапало достаточно, она вдавила в него свечу и держала её, пока воск не застыл, обретя молочный оттенок.
– Кёнха, – подозвала меня Инсон, не поднимая головы. – Можешь накрыть клетку, пожалуйста?
Поднявшись, я подошла к клетке. Дверца, которую Ама открыл клювом, всё так же была открыта. Кроме раскиданной шелухи и наполовину опустошённого блюдца с водой, внутри ничего не было. Когда я подобрала подвешенную на углу стола ткань, чтобы накрыть пустую клетку, Инсон спросила:
– Спит, да?
* * *
Я пошла на кухню и, как ни в чём не бывало, уселась за стол – словно я, по обыкновению, однажды вечером решила заглянуть в гости к подруге. Инсон тоже, сохраняя вид обыденности, копалась в темнеющем нутром холодильнике – словно её беспокоило только то, чем она может угостить внезапно нагрянувшую гостью.
Я взглянула на растекающуюся воском свечу и пламя, сжигавшее её. По сравнению со свирепым огнём в печи в мастерской, оно было удивительно крохотным и спокойным. Внутри колыхающегося пламени дрожала сизая точечка – будто там было живое трепещущее семя, будто до самых оранжевых краёв огня расходился пульс.
Тогда я вспомнила, как когда-то попыталась засунуть руку в пламя. Давно забытое воспоминание. Осенью выпускного года в младшей школе как-то раз учитель дополнительных занятий ненадолго вышел и предупредил нас быть аккуратнее с огнём спиртовой лампы. Но кто-то из одноклассников сказал, что если быстро пройти через пламя пальцем, то не почувствуешь ни боли, ни горячей температуры. Скрывая страх, желающие доказать свою отвагу дети встали в очередь, некоторые из них не сумели побороть боязнь и сразу же выдёргивали пальцы из пламени. Когда наконец пришла моя очередь, своим пальцем пройдя сквозь языки пламени, я почувствовала внутри них невероятно нежное ощущение и растущее давление. Мгновенное осознание того, что задерживаться нельзя, вынудило меня несколько раз повторить это движение – пока острое пламя не пробралось сквозь роговой слой кожи и эпидерму к дерме.
Я протянула руку, будто вернувшись в тот момент – и в нём мою кожу окутала неземная нежность. А когда я собиралась пропустить через пламя палец ещё раз, в коридоре что-то мелькнуло, и я подняла свой взгляд.
* * *
На белой стене беззвучно возникла тень птицы – размером с шести-семилетнего ребёнка. Мышцы крыльев и полупрозрачные перья виднелись так отчётливо, словно я глядела на них сквозь лупу.
Единственный источник света в доме – свеча передо мной. Раз там появилась тень, значит, сама птица должна быть где-то между свечой и стеной.
– Не бойся, – сказала отчётливо Инсон.
Я повернула голову в её сторону.
– Это Ами.
Ни с того, ни с сего её тело, облокотившееся спиной на раковину, показалось таким уставшим, словно готовым вот-вот рухнуть.
– Обычно он не всегда прилетает, но сегодня, видимо, решил заглянуть.
Свет от огня почти не касался её лица. Черты её расплывались в темноте, я словно смотрела на блеклое побледневшее лицо незнакомца.
– Иногда он сразу улетает, а иногда остаётся до самого утра.
Она повернулась спиной – будто этого объяснения должно было быть мне достаточно – вывернула ручку крана и пожаловалась, словно надеясь услышать хотя бы звук из крана:
– И воды нет…
За окном совсем потемнело. Прежде синевато-пепельные, снежинки исчезли. То дерево, под которым этой ночью я похоронила Ама, а Инсон несколько месяцев назад – Ами, тоже стёрлось из виду под покровом ночи.
Тогда я услышала этот звук.
Откуда-то просачивался звук трущихся друг о друга лоскутков ткани, звук проскальзывающей сквозь пальцы сырой глины. Звуки эти напоминали Инсон – не ту, что стоит сейчас со мной рядом, а ту, что лежит в сеульской больнице; ту, которая говорила глухо, словно травмировала не руку, а голосовые связки.
Отодвинув стул, я встала из-за стола и направилась к хлопочущей крыльями между стропилами и полом коридора птице – меж стропил и коридора – то ли она собиралась взлететь, то ли просто хотела усесться. Я вытянула руку в пространство между свечой и тенью – там должно было быть тело попугая.
Нет.
Несколько слов – глухим голосом – наложились друг на друга, и послышалось лишь это слово.
Нет… Нет…
Как только я подумала, что у меня галлюцинации, голос рассеялся и звуки трущихся лоскутков ткани, постепенно затихая, испарились.
* * *
За это время Инсон успела сесть за кухонный стол. Став ближе к свече, её глаза загорелись отражением пламени – возможно, поэтому она показалась мне более живой, совсем не похожей на ту уставшую Инсон, которую я только что видела у раковины.
– Когда я приехала прошлой осенью… – как только слова сорвались с моих губ, жизнь с её лица смыло прочь.
– Ами говорил то же самое.
Инсон ладонями собрала пальцы вокруг огня свечи, будто ей было холодно. Пропитавшись жаром пламени, они покраснели. Без перекрытого ладонями света вокруг стало темно.
– Он у тебя этому научился?
Она раскрыла свои пальцы – и красный, словно кровь, свет пламени, пропитав суставы, просочился наружу.
– По-моему, Ама так же говорил, – ответила Инсон, снова приблизив ладони к огню – и весь вырвавшийся свет пал на её лицо. – Когда ты слишком долго один, ты начинаешь говорить сам с собой, – покивала она головой, словно ожидая одобрения. – У них появилась привычка громко отрицать то, что я бормотала себе под нос – «Нет!»
Я не настаивала, не заставляла её, но отвечала Инсон так, словно была обязана ответить как можно подробнее.
– Они будто пытались не дать духам услышать то, что я говорила… Чтобы те ненароком не исполнили моё желание. Попугайчики словно разрывали в клочки бумажки, которые я исписала, – голос её стал столь отчётливым, что казалось, будто, изо всей силы сжав карандаш, она писала на бумаге, оставляя на ней рельефные следы. – Думаю, Ами слышал только последние части моих слов, просто принимал меня за плачущее животное и повторял.
* * *
Я не стала спрашивать, что это было за желание – мне казалось, я знала, о чём она. То, с чем мучилась я. То, что я писала и разрывала каждый день. Словно в вогнутую грудь впился наконечник стрелы.
– У тебя есть карандаш?
Инсон достала из фартука
