Осенняя охота - Екатерина Златорунская

За стенами комнат жили мыши – дед оставлял на ночь клейкие ленты, и однажды утром она увидела мышь, та не могла сдвинуться с места. Вечером бабушка вязала под радио или штопала вещи, раскладывала на столе катушки ниток, гриб с булавками, долго вдевала нитку в иголку. Их кошка Лиззи дремала на спинке кресла, открывала и закрывала глаза.

Зимой они по воскресеньям удили с бабушкой рыбу в проруби, обе в теплых шапках. Прорубь сверкала серебром. Летом на озере складки воды, на веранде сушили матрасы и половики, у задней стены дома сушились носки.

Астрид не жалела о продаже дома, но иногда, когда случайно – в кино, в комиссионках – видела вещи, похожие на те, что окружали ее в детстве, то чувствовала, как оттаивает замороженная временем боль утраты.

Она встретила на блошином рынке подсвечники, какими пользовалась бабушка, в сериале точно такие же кресла, как в их доме, – на одном сидела бабушка, на другом дед и смотрели телевизор. Тут же ожило прошлое дома: полотняная занавеска на окне, а в нем зелень деревьев и солнце лета. Цветы – желтые и голубые у стен дома, розовая черепица крыш, на окошке горшки герани. На кухонной стене гирлянда тряпочек. Медное сито на стене, фарфоровый кофейник, кресло с плетеной спинкой, на нем кошка, тумбочка и маленький стул около кровати. Золотые сети солнечных лучей на деревянном полу. Бабушка вытряхивала в таз картошку, мыла, чистила гнутым ножом. Ей помогал дед. Он бил ножом по картошке, как по яйцу, так что кожурка трескалась, и счищал бритвой. У кошки Лиззи глаза как серпинки луны…

И невыносимо было думать, как новая хозяйка дома говорит своему мужу, где повесит кухонные принадлежности и все остальное, и как они трогают стены, сыро или не сыро, и смотрят в окно, и сетуют, что все заросло травой.

Дом часто снился. Во сне он готовился к долгой медленной смерти. Иногда ей снилось, что она по-прежнему живет там, тайком от всех, на чердаке, ей было страшно, потому что в этом доме жили только мертвые, она одна живая.

Астрид поняла, что больше всего ей хочется сейчас вернуться в Торваллу, на местное кладбище, увидеть дом, пусть издалека, а потом снять номер в гостинице, выспаться и вернуться в Стокгольм.

Она не заметила, как спустилась в метро, вышла на Васагатан, перешла Центральную площадь – вот и вокзал, на пьедестале Нильс Эрикссон, вереница такси, обычная дорожная суета. Сыпал косой снег, как помехи в телевизионной программе, и город исчезал в белой пыли.

Ее поезд уходил через час, и было время чем-то заняться. Можно было прогуляться по Гамла-Бругатан, через квартал отсюда, но не осталось сил куда-то идти, вообще идти, и она прошла в зал ожидания. Внутри сидели люди с чемоданами, работали кафе и успокаивающе шумели кофемашины, в магазинах уже продавались рождественские товары.

Дул сильный ветер, зима начиналась рано, и снова охватило радостное предчувствие, что она возвращается домой и скоро Рождество. Астрид на секунду провалилась в сон. Ей снилась метель. Бабушка несла завернутые в платок дрова, разжигала печь, закрывала заслонку, и из темноты светили желтые огоньки, как глаза кошки. Дед расправлял ветви ели, проверял, работают ли гирлянды: их было две – в виде свечей и из шведских флагов. Вешали игрушки – стеклянные, на них нарисованы домики, ели, птицы. Игрушка качнулась на ветке ели и вдребезги разбилась.

Астрид очнулась, испугавшись, что поезд уехал, но она спала всего несколько секунд. Она вышла на платформу, отъезжал поезд Стокгольм – Мальмё. Она никогда не была в Мальмё. И в Стокгольм приехала первый раз, когда ей было двенадцать. Их с бабушкой пригласила в гости двоюродная сестра бабушки тетя Анна. Уже вечером бабушка тосковала по Торвалле и Астрид тосковала по Торвалле, и на следующий день они уехали домой, не догуляв каникул.

Наконец приехал поезд. Она была одна в вагоне. Поезд тронулся, выехал через туннель, в окне все двигались назад: велосипедисты в шлемах, машины, появлялись и исчезали деревья, провода, мосты, дома.

Астрид провалилась в темноту сна, а когда проснулась, долго не могла сообразить, где она и сколько сейчас времени. Она по-прежнему была в вагоне одна. За окном стемнело. Шел снег. Хотелось пить.

Она смотрела в окно, вспоминая, как оказалась в поезде. От мысли о пропущенной встрече с юристом задрожало сердце: а вдруг еще не поздно, ведь она ни в чем не виновата? Надо позвонить, все объяснить, но телефона не было.

Ах да, он в рюкзаке Маргареты. Патрик, наверное, переживает.

Она увидела на табло, что проехали Упсалу и следующая остановка Евле. Еще шесть часов до Торваллы, где ее никто не ждет, где живут другие люди. Зачем она туда едет? Она захотела обратно домой. Она вспомнила тепло дочери, когда та прижималась к ней, засыпая, и душа наполнилась тоской, словно грудь молоком, как в то время, когда Маргарета была младенцем и освобождение происходило, только если она впивалась в грудь беззубым ртом и высасывала всё до капли.

В Евле Астрид вышла из поезда. На вокзале купила кофе и впервые за долгое время почувствовала спокойствие. Мысли прояснились. Поезд в Стокгольм уходил через два часа. Но можно было взять в аренду машину. Всего двести евро. Девушка на стойке сказала, что машину можно вернуть в пункт проката уже в Стокгольме. Астрид давно не водила сама, но ей нравилось ощущение езды.

Она решила ехать по муниципальным дорогам, боясь большой шумной трассы. Посмотрела на свое лицо в зеркальце: синяки под глазами, усталая, бледная, но живая. Она ехала и думала, что жизнь не закончилась, и ей стало смешно от охватившей ее в выходные панике. Снег шел все сильнее и сильнее и заметал дорогу. Астрид увидела, как промелькнула в окне тень, закрыла стекло и отлетела в сторону. Она резко затормозила и вышла из машины.

На обочине лежала собака, она была еще жива. Она посмотрела красными больными глазами, доверчиво, в душу, и Астрид заплакала. Собака громко и тяжело, или Астрид только так казалось, дышала, потом вздрогнула, словно ее ударило током, и замерла. Астрид потрогала нос – он был мокрым, влажным от крови.

Она взяла собаку на руки и понесла в машину, съехала с дороги в лес, сама не понимая зачем, в лесу уже было