Глубокая печаль - Син Кёнсук

Хорошо, что у людей есть возможность спать».

Хотя лицо Сэ было спрятано в ладонях – наверное, у него сейчас такое же добродушное лицо.

Прошло минут тридцать, в дверь кафе шумно вошли две молодые девушки, и Сэ приоткрыл глаза. Хотел снова закрыть, но что-то заставило его вновь поднять голову, и, увидев напротив себя Ынсо, он широко открыл глаза:

– К-когда ты пришла?

– Только что.

– Да?

– Нет, она здесь больше тридцати минут. Вы, видимо, крепко заснули, – насмешливо бросила хозяйка, проходя мимо, чтобы принять заказ у девушек, севших напротив.

– Тридцать минут! И ты меня не разбудила?

Молчание.

– А я и не заметил, как заснул… Работу закончила?

– Ага.

Сэ смутился и, избегая взгляда, спустил со стола дорожную сумку.

– Если уж собрался в Исырочжи, то и ехал бы. Что так по-идиотски целых три часа…

Пока Сэ спал, на лбу отпечатались его наручные часы.

– Как клеймо, – неожиданно выскочило у девушки, и она в упор посмотрела на Сэ.

Ынсо из своего опыта прекрасно понимала, насколько ожидание ранит любящее сердце, и что след от часов на лбу Сэ – это клеймо ожидания в его душе. И хотя казалось, что часть сердца, раненная Ваном, уже исцелилась благодаря Сэ, что толку от этого?

Она горько усмехнулась над своим поведением, диктуемым ее же искалеченной душой.

Если заглянуть внутрь себя, то можно обнаружить не один, а несколько своих образов. И что интересно: ни один из них не может быть настоящим. Или же, кто знает, может, только соединив их вместе, можно обнаружить самого себя?

Сэ, поймав на своем лице улыбку Ынсо, быстро обтер его ладонями:

– Я чем-то испачкался?

– Когда спишь, снимай часы. А то они у тебя на лбу отпечатались.

– Я ж не думал спать. Просто на минуту наклонился, и вот…

– Ты хочешь провести лето в Исырочжи?

– Да, вроде того.

– А в прошлый раз в мастерской ты говорил, что снова хочешь серьезно заняться рисованием.

«Где бы я ни был, – Сэ усмехнулся, – да, где бы я ни был и что бы я ни видел, я никогда больше не буду рисовать. Потому что ты так далека от меня, все из-за этой тоски по тебе».

– Ты купил билет на поезд?

– Нет, можно и на вокзале купить.

– Разве? Я слышала, что сейчас почти невозможно купить сидячие места. Что ж ты не заказал билет заранее?

«Видимо, она чувствует себя виноватой, что пришла так поздно. Вот и старается много говорить неважно о чем. Как давно я не видел ее такой».

Сэ почувствовал, как подкатываются слезы, и взглянул на Ынсо. После того как она всей душой обратилась к Вану, он не знал, о чем можно с ней говорить. Раньше мог говорить о чем угодно: о пучке растущей травы, о ветре, поднимающем пыль, надвигающемся ливне – он говорил и говорил с ней без конца. И вот с какого-то момента, что бы он ни сказал ей, все стало казаться каким-то неловким и надуманным.

– Мне вовсе не обязательно было ехать сегодня. Просто утром проснулся и решил, что все-таки лучше поехать сегодня. – Он хотел еще что-то добавить, но промолчал.

Ынсо сидела с опущенной головой, но руки постоянно дотрагивались до стакана с сикхэ. Она думала о чем-то своем – ее сейчас не было здесь.

После того как Сэ потерял связь с Ынсо, он почувствовал себя совершенно опустошенным и не знал, чем и как заняться: все, что бы ни делал, валилось из рук. По привычке каждый день работал то в мастерской, то у себя дома, шел в школу, учил детей, потом снова возвращался, пытался рисовать, но все это ему надоело, потому что рядом не было Ынсо.

«Неужели она стала так дорога мне?»

Он все чаще стал замечать, как без этого, пусть и рассеянного, взгляда Ынсо, стал подолгу задумчиво сидеть, опустив кисть в банку с краской. Как без ее внимания стало не под силу завершить даже самый простой заказ. И с каждым днем он понимал это все больше и больше.

Пока Ынсо была рядом, он не понимал разницы между тем, когда ощущает на себе ее взгляд, а когда нет, так как с детства ни разу не пропустил мимо ни одного взгляда подруги. Всегда думал, что, где бы он ни был, она видит его. Во время спортивных соревнований, когда бежал третьим, стоило только подумать, что в толпе людей где-то может стоять Ынсо и смотреть на него, это сразу придавало сил, и обязательно прибегал первым.

И во время подготовки к школьным экзаменам ему доставляла радость мысль, что он на глазах у Ынсо поднимется на сцену и получит грамоту.

«И как это ты можешь так красиво рисовать?» – Первым человеком, который сказал ему это, была именно Ынсо. Именно ее слова зародили в нем мечту стать художником, и когда рука с кистью уставала и опускалась перед картиной, он начинал представлять на себе ее взгляд – и рука вновь взлетала. Он продолжал рисовать с мыслью, что надо скорее показать законченную работу Ынсо.

«Но однажды твой взгляд потух для меня… Когда осознал, что все твои мысли заняты только Ваном, а для меня там нет места…

…из мастерской Сеула пешком шел до Исырочжи – это заняло ровно двенадцать дней. Большие пальцы ног истерлись почти до костей. Когда достиг Исырочжи, было раннее утро. Я долго стоял в поле, влажном от утренней росы, но это не принесло облегчения от изнуряющей тоски при ходьбе. Хотя я оставался в постели ровно столько, сколько шел сюда, но, лишенный твоего внимания, Ынсо, так и не смог исцелиться. К своему сожалению, слишком поздно понял: без твоего внимания, Ынсо, нет и силы у меня».

Через некоторое время Ынсо подняла голову и взглядом спросила:

«На чем мы закончили говорить?»

А потом сказала:

– Может, пойдем? Не слишком ли долго мы тут сидим?

Молчание.

– Что ты будешь сейчас делать? Поедешь на вокзал?

– Не-не знаю…

– Все равно пойдем отсюда! Тут слишком душно.

Поспешно Сэ закинул сумку за плечи, прошел к стойке и расплатился за сикхэ.

На улице от земли поднимался жар. Капли дождя, которые застали Ынсо по пути к кафе, были каплями неожиданно нагрянувшего короткого летнего ливня, асфальт был мокрым.

– Есть время поужинать со мной?

– Я не голодна.

Сэ смутился от такого короткого отказа, немного постоял и направился к берегу реки Ханган, достал из сумки альбом с репродукциями и положил на песок.