Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга - Сабрина Филипп
В следующую субботу я поехала к театру «Одеон» с новыми силами, почерпнутыми из фортепиано и музыки, которую я извлекала из него часами. А еще они подпитывались дивной перспективой новой встречи, хотя я сама себе в этом боялась признаться.
В этот раз он не опоздал, а уже ждал меня на месте в светлом костюме из жатого льна и в той самой бежевой шляпе.
Он встретил меня с улыбкой. Когда я подошла, поцеловал в щеку.
Был май, на город опускался теплый вечер, предвестник приближающегося лета. Он предложил заглянуть в ближайшее кафе и, как обычно, заказал шампанское.
Наши разговоры снова полились рекой, будто и не прерывались. Наконец-то я снова чувствовала все это: его восторг, элегантность, нашу особую сопричастность.
Я отдала ему кардиган, он забрал, эта сцена вызвала во мне сожаление. Он предложил занести его к нему домой перед ужином.
Переступив порог квартиры, я испытала странное чувство. Я была так уверена, что никогда больше не увижу это место, что мое нахождение там казалось чем-то запретным. Пока он относил в комнату вновь обретенное вязаное сокровище, я села на краешек дивана. Вернувшись, он сказал:
– Теперь он пахнет тобой. Не уверен, что он по-прежнему хочет быть моим кардиганом, возможно, он выбрал другого владельца.
И улыбался.
Я заметила стоящую рядом со мной виолончель. Он проследил за взглядом.
– Да, ее уже доставили. Попробуй!
– Я не умею играть на виолончели.
– Всему можно научиться. Попробуй!
Я зажала виолончель между ног и взяла смычок. Сначала нерешительно, но потом все более и более уверенно я извлекала из инструмента звуки, которые слились в незнакомую доселе мелодию, полностью меня захватившую.
Пальцы сжимали струны, смычок скользил по ним. Я играла на виолончели, которую не держала в руках ни разу в жизни, как и любой другой струнный инструмент. Это нельзя назвать виртуозным исполнением, хотя получалось очень мелодично.
Музыка мгновенно опьянила меня, казалось, она лилась из живота и бедер, обхвативших инструмент. Я закончила играть и настороженно посмотрела на него.
– Вот видишь, умеешь, – сказал он с озорной улыбкой. – Пойдем ужинать!
Оказавшись на улице под пристальным взглядом его темных беспокойных глаз, я осмелилась задать вопрос, мучивший меня в последнее время.
– Кто ты? – Он смотрел на меня в упор и не отвечал. – Кто ты? Почему я знала точное расположение комнат в твоей квартире, никогда там не бывая? Кто ты, почему твои и мои мысли так идеально перекликаются? Кто ты, почему так уверенно заставил меня играть на виолончели, ведь я никогда в жизни не прикасалась к этому инструменту?
Он опустил голову.
– Ты должна выяснить сама.
– Ответь мне!
Он поднял голову.
– Нет. Мне нечего сказать.
И пошел дальше, не оставив другого выбора, кроме как последовать за ним.
Сказать в самом деле было нечего; но я поняла это только потом.
Мы поужинали в Сен-Жермен-де-Пре, затем бродили от бара к бару до позднего вечера. В какой-то момент я начала рассеянно рассматривать складки его мятого пиджака, и он рассказал, что постирал костюм в тазу, “обычно никто так не делает”. В ответ на это признание я расхохоталась, тем более что результат, по правде говоря, был неожиданным: он выглядел как джентльмен-бродяга, но неизменно из другого времени.
Глядя на него в тот вечер, я поняла одну вещь: мне нравилась его внешность, я находила его невероятно красивым и соблазнительным, а руки сводили с ума, но главное не в этом. Он мог потерять ноги и руки, лицо могло быть обезображено – это ничего бы не изменило. Хотелось лишь одного: быть рядом, потому что в его присутствии я чувствовала себя по-настоящему цельной. Не была кем-то другим, лишь квинтэссенцией себя самой, абсолютной истиной. Наконец-то каждый прожитый момент, каждое слово, каждый жест были такими, какими должны быть в нужное время и в нужном месте. Вот каково было находиться рядом с ним, воспарить над реальностью, чтобы превратить ее в священнодействие через переплетение наших душ.
Мы вышли из последнего открытого ресторанчика в районе двух часов ночи.
Когда шли к стоянке такси, он предложил встретиться завтра в Венсенском лесу, поцеловал меня в шею и исчез.
Впервые я почувствовала умиротворение, ибо поняла: то, что нас объединяет, в тысячу раз сильнее того, что может разлучить, и, несмотря на увиливания, он тоже это знал.
Он позвонил назавтра в полдень, обеспокоенным незнакомым голосом подтвердил встречу и убедился, что я смогу быть.
Лежа на покрывале в тени деревьев, мы прочитали всю поэму Овидия “Наука любви”, он принес с собой старинное издание. Этот провокационный для того времени текст был наполнен юмором. Мы читали вслух целые отрывки. Он похвалил меня за дикцию.
– Займись актерским мастерством, – сказал он. – Запишись, прямо завтра, наверняка есть занятия рядом с островом.
Я даже не стала спорить, поскольку теперь точно знала: у его советов всегда есть причина.
Мы читали до наступления темноты, и все это время наши руки ни разу не соприкоснулись, хотя до смерти хотелось оказаться в его объятиях, – но я ни разу не шелохнулась в его сторону из страха спугнуть.
– Овидий написал комедию любви, комедия любви – это не любовь, – сказал он, поднимаясь.
– Тогда что же такое любовь?
– Мы с тобой это знаем лучше всех на свете, – ответил он, и его черные глаза растворились в свете моих глаз.
Почему он выбрал для нашей встречи именно это произведение, я поняла много позже. В нем Овидий описал стадии соблазнения с точки зрения мужчины и женщины – довольно новаторский подход для античной литературы. Там можно было найти множество наставлений и советов, сексуального характера тоже, о том, как создать прочную пару. Но по сути, ничего не говорилось о любви. Мы просто не могли разыгрывать эту комедию, для нас это было бы кощунством.
В такси, увозившем нас обратно в Париж, мы молчали. Потом подошли к моему дому, он поцеловал меня в щеку.
С грустью сказал:
– Я позвоню.
Но глаза говорили об обратном, и мне отчаянно хотелось, чтобы слова
