Шум - Рои Хен
Водитель с визгом тормозит на повороте, выщелкивает ремень безопасности и разворачивается к ней.
– Что случилось, колесо спустило? – встревоженно спрашивает Ноа.
– Да кто ты такая, чтобы говорить такое о моей жене?!
– Я? Когда я вообще говорила…
– Ты не затыкаешься с той секунды, как села в машину. Я сначала решил – ладно, я уже возил психов, которые разговаривают сами с собой, не вопрос. Хочешь поныть о своем муже, нет проблем, хочешь фантазировать обо мне, да на здоровье, но о моей жене не смей, поняла?!
На последних словах размахивающая рука водителя хватает ее за запястье. Его пальцы сжимаются, и Ноа орет:
– Пусти! Ну подумала я вслух, и что?! Ты вообще понимаешь, что если я позвоню в твою диспетчерскую и скажу, что ты меня трогал, то тебе конец?
Тот испуганно выпускает ее руку и извиняется.
– Хорошо хоть извинился. Если ты так реагируешь, значит, я задела за живое и жена твоя действительно в постели как труп.
Еще не договорив, Ноа понимает, что перегнула палку. Она тут одна, без телефона, с незнакомым мужчиной, на глухой проселочной дороге, и ни души вокруг. Чтобы разжечь подавленный гнев, нужно не так уж и много, а утро пятницы – идеальное время, чтобы похоронить кого-то в лесу. Но шофер, вместо того чтобы напасть на нее, бормочет срывающимся голосом:
– Моя жена умерла два года назад. Мне все говорят – сними кольцо, но я не могу.
Он показывает палец с простеньким золотым кольцом.
Водитель отворачивается. Звук мотора стоящего такси теперь звучит как сердце этого большого грустного человека. В зеркало Ноа видит, как он снова и снова разглаживает усы, и только сейчас она замечает небольшую рамку-сердечко рядом с решеткой кондиционера, а в рамке – фото женщины с большим носом, в очках и с прямыми волосами. Ноа кусает ноготь, но тут же одергивает себя – дурацкая привычка, от которой она пытается отучить Габриэлу.
Похоже, водитель еще не готов продолжать поездку, и Ноа, заикаясь, бормочет извинения, в которых делится с водителем уже совсем лишней информацией – например, о том, что сама не особо старается в постели последние годы.
– Но ты права. – Он снова поворачивается к ней. – Моя жена действительно делала все в тишине. В полной тишине. Не то что ты. У меня была такая, как ты, в старших классах. Если я молчал, то она никак не могла кончить. Говорила, что поэтому не может представить себе секс с животными. Совершенно трехнутая, но как же я любил ее, бог ты мой! Я предложил ей попробовать секс с попугаем. Представляешь? Ну, это, попугаи же разговаривают!
Ноа с удивлением смотрит на водителя, который на ее глазах за минуту пережил целую гамму чувств. Начал с траура по покойной жене и через веселые юношеские воспоминания добрался до подражания голосу попугая: “Хочу минет. Мне два года не делали минет. Хочу минет”, а потом, пригладив усы двумя пальцами, снова заговорил обычным голосом:
– Я серьезно. Хочешь развлечься со мной?
Он протягивает руку с обручальным кольцом и пытается залезть к ней под платье. Ноа каменеет. Она не столько напугана, сколько потрясена такой наглостью, и прежде, чем рука успевает оказаться между ее бедер, распахивает дверь и выскакивает из машины, прижимая к груди сумку с одеждой.
Ноа приходилось сталкиваться с домогательствами, но она была уверена, что все это в прошлом и она научилась, как донести до каждого, что связываться с ней не стоит хотя бы потому, что молчать она не будет. И на тебе! Может, она размякла и потеряла бдительность, когда он рассказал ей о покойной жене, пожалела его, когда поделился, что не может снять кольцо. Убегая, она успевает подумать, что, возможно, виной всему ее белое платье с малиновым лифчиком, но вспоминает, что именно так и работает виктимблейминг. Она вправе носить такой лифчик, какой ей нравится, а то и не носить вовсе.
– Куда ты? – кричит водитель, высунувшись из окна. – Я пошутил!
Ноа продолжает идти по дороге в обратном направлении, в голове ни одной идеи, что делать дальше, а таксист дает задний ход, нагоняет ее и едет рядом по пустой дороге. Ноа мечтает, что вот сейчас откуда-то выскочит грузовик и врежется в него. Водитель просит ее вернуться в машину, говорит “милая” и “извини”. Похоже, действительно думает, что именно так нужно извиняться. Он даже напоминает, что поездка до Тель-Авива оплачена.
Ноа останавливается.
– Ты мелкий человечишка, – сообщает она таксисту и показывает пальцами: – Вот такусенький. Прыщ. Писюлька.
– А ты сумасшедшая, – отвечает он убежденно и переходит от извинений к угрозам: – Только попробуй позвонить в диспетчерскую, я найду тебя, и ты проклянешь тот день, когда на свет родилась.
Сегодня, думает Ноа, сегодня я на свет родилась, и что-то этот день нихрена не похож на праздник. Она решает убраться с дороги и карабкается вверх по тропинке. Может, сейчас и холодно, но она вся горит. Водитель посылает ей вдогонку еще одно проклятье и бьет по газам. Ноа останавливается только тогда, когда перестает слышать рев уносящейся машины. Ноги в черных ботильонах вязнут в земле, подгибаются, и она с громким выдохом опускается на колени. Она достаточно взрослая и умная женщина, чтобы понимать, что произошедшее – не ее вина, что все могло закончиться намного хуже и, к счастью для нее, не закончилось, а это потому, что она поступила правильно, и “все уже хорошо, – успокаивает себя Ноа, – все в порядке, все в порядке, действительно в порядке”.
Убедить себя не получается, потому что все совершенно не в порядке.
Открыв глаза, Ноа обнаруживает возле ноги улитку в полосатой раковине, которая с невообразимой медлительностью, прижимаясь изо всех сил своим склизким телом к стеблю, ползет черт знает куда и зачем.
– Я такая дура, –
