Фантом Я - Ольга Устинова
Я превращаюсь в маньяка. Сегодня я зациклился на тебе. Но не будь это ты — было бы что-нибудь другое. Обсессии нужен предмет. Иначе разум вращается вхолостую. Пустая зацикленность. В ней свое мучение.
Я родился, чтобы воспеть себя. Каждое мое состояние было предметом для прозы, а мир — сцена. Единственный выход из состояния — писать и писать. Направить энергию обсессии на создание этой прозы.
Но я все реже и реже пишу. Я успокоился и иссяк. И интервалы между потрясениями, дающими мне толчок хвататься за авторучку, все удлиняются. За покой приходится платить (бесплодием).
Но сегодня я отдаю. Я отдаю с бешеной силой. Кровь шумит в голове от ненависти. Она кружит в моем мозгу адским потоком эмоционального яда и бессонной ночи моих страданий.
Так случилось, что мне не подфартили. Меня обидели.
Дело в том, что у меня есть сын. Нью-йоркское дитя. Весь в татуировках. Патлатая жертва хард-рока, подаренная мне Богом за ни за что. Впрочем, цена этого обладания — упрямая ненависть этого патлатого чуда ко мне и мои тайные слезы.
В сущности это мой единственный родственник по крови. Так получилось. На всей Земле он — единственный для меня объект слепой биологической тяги и преданности. Учитывая мою абсолютную холодность и отстраненность от людей, привязанность эта стала страстью, магнитным притяжением, вечным страданием от неразделенности своих чувств под грохот сатанинской музыки, которой он безжалостно наполнял всю квартиру. Соседи жаловались, да мне и самому спрятаться было негде. Я уходил в сабвей. И там читал книжку на маршруте от одной конечной станции до другой.
* * *
Я весь на эмоциях. Весь в обсессиях, весь в депрессиях. Вверх, вниз, качает. Каждый раз как в первый. Сколько ни говори себе — пора прмириться, натура такая, — не помогает. Жизнь как самосжигание. Как птица Феникс, и в один прекрасный день я не воскресну.
* * *
Идеями живу. Сегодня с утра проснулся вроде с чистой головой. Выпил чашку кефира. И вдруг поползло. Вчера решил бросить курить. В который раз. А с утра пораньше пришла идея — покурить, и ведь такая упорная. Все сильнее и сильнее одолевает. Подчиняет себе. Захватывает меня всего. Пойти вниз здания, на крыльцо, и прикурить у Димитриуса сигаретку, заплатив семьдесят пять центов. Он всегда выходит на крыльцо ровно в десять, покурить.
Двадцать минут я нервно ходил по комнате, поглощенный своей идеей. Она меня заполонила и пожирает. Спаси, Господи.
Бог послал мне контр-идею, написать об этой моей больной идее. Выложить ее на бумагу, отстраниться. Ослабить ее смертельную хватку. И не курить. Не курить сегодня. А завтра будет завтра.
Я воспринимаю жизнь как стресс. Как ужасную камнедробильную машину. Я полон страхов перед ней. Что еще может случиться при моем следующем шаге? А вдруг опять боль? Боль душевная, боль физическая. Больше всего я боюсь физической боли. Я много болел. Так получилось. Я проклинал все и всех. Я был бесконтролен. Теперь во мне развился страх умереть в бесконтрольном состоянии, проклиная Бога.
Я умру в одиночку. Таковы мои опасения и почти уверенность. Меня это пугает. Вроде ведь уже все равно будет. А вот не хочется провонять в запертой квартире трупом, и быть открытым только когда соседи учуют запах тления на лестничной площадке, да собачонки ихние завоют.
Как-то вечером я спросил себя: за счет чьей энергии я выжил сегодня? Кто меня питал?
Напряг память.
С утра мы стояли с Игорем на крылечке клиники и болтали. Сигаретку он мне опять не дал. Предполагается, что я бросил курить. Была солнечная осень. Золотое бордо. Мы жмурились на солнышко как довольные жизнью коты и подолгу молчали. Мне сообщалось спокойствие парка и спокойствие Игоря.
Тут меня вызвали на интервью с Джанин, моим шринком.
Ни на что болезненное ей расколоть меня не удалось на этот раз, и мы занялись английской корректурой моих рассказов. Джанин делает это для меня, я полагаю, чтобы вытащить меня из безысходности. Я написал новый синопсис и собираюсь снова послать его в одно из издательств Нью-Йорка. Я их разыскиваю по Желтым Страницам.
Каждый проверенный Джанин лист моих рукописей возрождает во мне волю к жизни.
Выйдя снова на крыльцо, я почувствовал себя, как подброшенный вверх резиновый мячик, и улыбнулся парку. Игорь уже ушел и я отправился домой через настоящий Ренессанс садово-паркового хозяйства, очнувшегося в дебрях осени под лучами похожего на спелую дыню теплого солнца.
Так время и я перевалили через утро. Дома я поел, почитал Серебряный век, нашел удачную метафору, возрадовался от удовольствия и уснул.
Я проснулся с чувством энергетического голода. Я резко пошел вниз. Я падаю в депрессию.
Но тут позвонила по телефону Аннет, моя хорошая знакомая, и я ухватился за соломинку. Ее бархатный голос вливал в меня энергию, вытаскивал меня со дна воронки, куда я ухнул с головой.
Мы проболтали час, пока я не почувствовал перенасыщение. Энергия Аннет в больших количествах становилась для меня опасной. Мне захотелось на свою несчастную печальную одинокую свободу, и я свернул разговор.
Пробил час телевизионных сериалов, и я погрузился в кресло у телеэкрана и позволил им себя развлекать (телекомпаниям).
Я радовался, что большая часть дня прошла. Во мне теплилась надежда дотянуть день до конца на оптимистической ноте. Я старался как мог сосредоточиться на происходящем по телевизору. В этих своих стараниях я провел пять часов, просмотрев четыре сериала и последние известия.
Оставалось два часа до сна, и я сел за компьютер. Надо было добить день. После чего можно нырнуть в забытье сна.
На сегодня я справился.
* * *
Аннет — просто моя знакомая. С ней хорошо пьется. И моя потребность в убиении времени с ней удовлетворяется без чувства вины. Аннет — гурман в жизни. Она уважает каждое мгновение и тихо улыбается новому часу. Ей не бывает скучно.
* * *
Сегодня я — рыба, выброшенная на песок взморья. Я задыхаюсь. Пришел момент. Я без энергии. Мой вооброжаемый энергетический показатель близок к нулю. Я еще двигаюсь по квартире в растерянности, но я — живой труп.
Медленно выползаю в осенний парк,
