Долгий день - Елена Николаевна Ронина
– Оля, есть время? Я коротко.
– Только если коротко, убегаю в магазин, хватилась, хлеба нет к ужину. Ты же знаешь, Гриша без хлеба у нас не ест. Дитя войны.
– Вот и я тебе про дитя. Наше объявилось.
– Да ты что, Настя, что ли? Про Петра что-то узнала? Опять?
– Нет, все по-другому. Позвонила ее сестра, просит встретиться.
– Пойдешь?
– Вот прямо сейчас и иду. Говорит, что очень срочно.
– Ядька, хорошо, что позвонила. Иди и, главное, не волнуйся, держи себя в руках. Просто слушай.
– Как-то мне неспокойно, Оль.
– Не нервничай, ничего уже хуже того, что ты пережила, быть не может. Ну правда ведь?
– Да куда уж хуже!
– Ну вот видишь. Ты, главное, молчи, паузу держи. Пусть она сама говорит, а мы потом с тобой все обсудим.
– Хорошо, все, мне уже собираться пора.
– Позвони сразу, как придешь! – успела Ольга крикнуть в трубку.
14. 20:30. Взвешенное решение
Медленно садилось южное солнце, было уже не так жарко, с моря дул легкий ветерок. Подруги расположились на лавочке, и жизнь обеих словно проходила перед ними в ярких картинках. На соседней скамейке сидела влюбленная пара. Молодые люди молча смотрели в сторону моря. Со стороны было видно: им хорошо, им не надо признаний, и так все понятно, они вместе, и это главное. Не надо игры, не надо театра, не надо лишних слов. Чувства должны быть внутри.
– Нужно идти, Оль, а то Миша с Юлей приедут, а нас нет. Волноваться будут.
– А ты, ты за нее волнуешься?
– Конечно. Это сложное ощущение – воспитывать чужого ребенка. Даже не просто чужого. Ты же помнишь, были у меня мысли – девочку из детдома взять, когда окончательно стало ясно, что своих не будет. Но здесь-то совсем другое дело. Это же ЕЕ дочь. И то, что я столько лет гнала от себя мысли всякие, теперь вот ежедневно передо мной живым напоминанием. Знаешь, как она меня стала мамой называть? Она сказала: «Тетя, я тебя буду называть мамой. Потому что у каждой девочки должна быть мама. Хоть какая-нибудь. Жалко, конечно, что мой папа на бабушке женился. Но это он от горя, когда узнал, что моя мама умерла. Он потом опомнится и опять женится на такой же красивой, как мама, и я ее буду мамой называть. Ну, а пока уж тебя буду. Ладно, тетя, ты не против?»
– Свят-свят! Но она же маленькая была?
– Да ей три года тогда было. Лелька моя, что мне пришлось пережить, никому не пожелаю! Да нет, прикипела я душой уже. Мысли дурацкие из головы гоню, главное, теперь у Бога жизни прошу. Ее же поднять надо. Юле семь, а мне – семьдесят! Вот где самая трудная задача. Я и сестре тогда про это говорила, а только выбора ни у кого в той ситуации не было.
* * *
Ядвига обвела глазами кафе. Из-за приглушенного света разглядеть что-то можно было с трудом. Приглядевшись внимательнее, стала различать небольшие компании и молодые парочки. Все были заняты собой, и никто не обращал внимания на вошедшую даму. В самом углу сидела молодая девушка, она единственная была одна за столиком и выжидательно смотрела на дверь. «Она», – подумала Ядвига и решительно направилась к столику.
При виде ее девушка встала.
– Спасибо, что пришли, я Женя. Садитесь, пожалуйста. Я заказала себе чай, а вы что будете?
– Пожалуй, то же.
Ядвига молчала, по совету подруги она выдерживала паузу. И потом, действительно, не она же пригласила Женю сюда. Она разглядывала девушку, а та все не решалась начать разговор. Молодая, лет двадцати пяти, видимо, Настина младшая сестра. Симпатичная? Можно так сказать. Только явно не в лучшем состоянии сейчас. Ядвига же была актрисой, хотя и балетной. Она всегда умела делать лицо и держать спину. Этого у нее было не отнять. Профессия обязывала. И она всегда удивлялась женщинам, которые так легко раскисали. По которым сразу можно было сказать – вот у этой что-то стряслось. Например, болезнь, или просто плохое настроение, или что-то не ладится с мужем.
Последних Ядвига видела за версту, ей не нужно было даже ничего рассказывать. Сначала обращал на себя внимание потухший, затравленный взгляд. А если муж был рядом, то и подавно, – все сразу становилось ясно. Достаточно взглянуть, как женщина провожает взглядом любой поворот головы мужа, как шарахается от любого телефонного звонка. Бедные вы, бедные, все-то я про вас знаю, сама проходила. Но только зачем это показывать всем? Зачем нужно, чтобы все знали?
Обычно, видя подобную ситуацию, Ядвига сразу подходила к женщине, даже если они были мало знакомы, и начинала ее отвлекать каким-нибудь пустячным разговором, рассказывать что-то смешное или, наоборот, помогала развернуть мысли к себе самой. Ну, например, спросив, где она купила вот эту заколку. Не платье, а именно заколку. Потому что про платье легко можно вспомнить. И на это не переключишься. А вот о заколке нужно задуматься. И женщина начинала вспоминать. И на какое-то время забывала о своем горе, о том, что нужно быть в постоянном напряжении и пасти вот это свое сокровище. Главное, зачем, ради чего? Хотя… Это потом становишься умной. А на пике той самой ситуации…
Ядвига не знала, как она выглядела в свое время со стороны. На определенном жизненном этапе наверняка ее тоже было жалко. Но она очень старалась не раскисать. Держать себя в руках, вести себя ровно, приветливо, не уйти в махровую злобу. Ох, как это просто было сделать. Легче всего. А вот остаться с гордо поднятой головой и быть доброжелательной со всеми – вот это тяжело. Почти невозможно. Но она пыталась.
Глядя на Женю, Ядвига поняла, что тут имеет место какая-то другая растерянность. Дело связано не с мужчиной. А то уж были мысли, может, эта разлучница у родной сестры мужика увела, и та пришла перенимать опыт? Вот они, плоды злости на людей, копившейся годами. А куда этой злости было деваться. Пережить такое! Не каждая может справиться.
– Настя очень больна. Диагноз страшный. По прогнозам врачей, ей остался месяц. Но это как максимум. В принципе, мы готовы к худшему каждую минуту.
Ядвига совсем не ожидала такого поворота, такого развития событий. Она сидела, оглушенная услышанным. Что же это творится такое? Она же молодая совсем. Ядвига не знала, как реагировать. Пока в голове билось только, что умирает молодой цветущий человек. И это страшно само по себе. Неправильно. Так не
