Фантом Я - Ольга Устинова
— Тима, вам пора на операцию. У вас прошел кашель?
Тимка прижала простыню к губам и сказала сквозь материю:
— Прошел.
Терапевт сказала, продолжая заниматься новенькой и так и не подойдя к Тимке:
— Я подписываю разрешение на операцию.
Тимка ответила напряженно, все так же через простыню:
— Да, доктор.
Марье Павловне терапевт сказала, очевидно прочтя заметки в истории болезни об отсутствии лекарств:
— Значит, этих препаратов нет. Нет, что ж, назначим другие.
Марья Павловна сказала:
— Спасибо, доктор.
Терапевт что-то долго записывала, продолжая сидеть у койки новенькой. Марья Павловна так поняла, что и в ее, и в Тимкиной карте последовали длинные ответственные записи.
Тимку начали готовить к операции. Приходил анестезиолог. Выяснял с Тимкой данные для назначения соответствующего наркоза. Приходила заведующая отделением. Она взяла на себя эту опасную операцию. Подбадривала Тимку подбадривающими словами.
Каждый день Тимке приносили передачи с фруктами, и Тимка делилась с Марьей Павловной «витаминами».
У Тимки уже несколько дней хранилась дыня, и Тимка говорила Марье Павловне: «Пойду на операцию, на самом кануне мы ее съедим». Но вечером накануне операции Тимка, собирая вещи в пакет, чтобы нянечка отнесла их в послеоперационное отделение, сунула в пакет за спиной Марьи Павловны и дыню. И Марья Павловна, застеснявшись, что заметила это, подумала: «Плохая примета. По правилам больничного суеверия: не хочешь вернуться в больницу — не забирай вещи. Впрочем, Тимку же не выписывают, а только переведут в послеоперационную. И дыня ей пригодится, чтобы нянечек угощать и для подъема сил. Практичный человек Тимка, предусмотрительный».
Все было собрано, все готово. Марья Павловна заскулила:
— Оставляешь меня одну-у!..
Тимка великодушно предложила:
— Надо забрать тебя с собой. Ты права.
И возмутилась:
— Что ты здесь одна, без меня, будешь делать? Пропадешь ведь, непутевая. Пошли рожать вместе. У тебя ж все сроки прошли.
— Не знаю, — говорила Марья Павловна. — Действительно прошли, а он не рожается.
— Какова мать, таков и отпрыск, — константировала Тимка. — Все у вас не как у людей. Во всяком случае, давай адрес и пиши мой. И хоть и двое у меня теперь детей будет, а я к тебе первая в гости нагряну, увидишь. Ты сто лет не выберешься, клуша.
— Ложись спать, — сказала Марья Павловна, — тебе силы нужны.
— Не лягу. — Тимку «забирало» от возбуждения. — Я еще побегать хочу.
На лестнице Марья Павловна сказала:
— Ты простудишься еще хуже. Бегаешь каждый день по лестницам.
Тимка всегда говорила громко, а сейчас, с резонансом лестницы, получилось еще громче:
— Что я могу сделать, если меня каждый день навещают. Я же не то, что ты — я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, от всех спряталась. — Она погладила Марью Павловну по животику: — Колобок, колобок, куда катишься? В Америку?
Проходившие мимо по лестнице фыркнули. Марья Павловна застеснялась и обиделась:
— Сама такая.
В темном повороте коридора второго этажа Тимка разнюхала нелегальное свидание. Двое шептались нежными словами в необъятной глубине кожаного кресла.
— Ага, — сказала Тимка с роковыми нотками сыщика, вышедшего на верный след, — это наша актриса.
В пятнадцатой палате, где нашли себе больничное пристанище Тимка и Марья Павловна, была актриса Пушкинского театра Сокольская, яркая и мелодраматичная, с очами-прожекторами, как их называла Тимка, сверкавшими, надо полагать, до последнего ряда партера, и голосом низким и властным, рассказывавшая женщинам закулисные истории. «Магнит, — говорила в этом случае Тимка, — попробуй не слушать!»
Когда актриса Сокольская мылась у раковины, сняв неразрешенную рубашечку изящного небольничного происхождения, Тимка и Марья Павловна восхищенно переглядывались. Тимка строила рожицу, означавшую: вот это да-а! Или, может быть: ну и формы! Марья Павловна строила физиономию, означавшую негласное, абсолютное согласие с Тимкиной высшей оценкой. Беременность совсем не портила актрисину фигуру. И сидела на ней удобно и декоративно, как театральный костюм.
Все рассказываемые театральные истории заканчивались эмоциональным и сердечным: девочки, честное слово, придите посмотреть. Не пожалеете! Бабы вздыхали животами в сомнении насчет быстрой возможности придти поаплодировать. «Выступает», — шептала Тимка Марье Павловне. «Завлекает», — шептала Марья Павловна в тон Тимке. И обе радостно хихикали от одной только возможности похихикать.
Актриса пользовалась привилегиями в больнице. То ли из любви персонала к драматическому искусству, то ли из уважения к звучному титулу академического театра, актрисе Сокольской молчаливо разрешалось то, что не разрешалось простым смертным. Например, нелегальное проникновение супруга по узким боковым лестницам больницы, в обход суровых сторожей в белом. Неразрешенные, а потому долгие тайные свидания по укромным углам нижних коридоров больницы.
Больные знали, видели, и кто-то ворчал о подарках, получаемых медсестрами за проявленное сочувствие.
Тимка резонерствовала:
— Талант в преимуществе даже на больничной койке. Это не то что мы — серые смертные. Но я тебе скажу — я не знаю никого, кто бы видел ее на сцене. А если видели, то не заметили. А если заметили, то позабыли.
Услышав страстный шепот из глубины кожаного кресла, Марья Павловна дернула Тимку за рукав халатика:
— Пошли, неудобно.
Тимка бешено запротестовала:
— Подожди. Дай поприсутствовать на сцене. Никогда не видела, как актрисы целуются в жизни.
Но в кожаном кресле услышали их и замерли, испуганные возможным присутствием больничных стражей порядка. И Тимка, со вздохом, говорившем о досаде разочарования и неудовлетворенном любопытстве, увлекла Марью Павловну обратно на лестницу. Больше в тот вечер они не разыскали ничего волнующего и вернулись на свою заунывную территорию кружащегося, как под гипнозом, крохотного круга пар.
Тимка спала, усыпленная кодеином и сердечной слабостью от большой дозы. Марья Павловна, спасаясь от духоты пятнадцатиместной палаты, вышла в крошечный коридор. В это время вечера только одна упорная пара кружила по кругу.
Стояла у окна другая пара женщин. Ловила крики со двора.
Снегиревка окружала палисадник буквой «П». Через ворота железной ограды, с улицы, внутрь буквы «П» с утра до вечера стремились мужья и кричали многоголосо, в надежде быть услышанными, если перекричат друг друга:
— Галя-а-а-а!
— Ивано-ва-а!
— Валя-а-а!
— Смирнова-а-а!
— Женя из девятой!
Редко подходила Марья Павловна к окну. Марья Павловна не хотела себя травить. Марья Павловна берегла себя для ребенка. Марья Павловна не верила, по развившейся у нее склонности не доверять миру за окном, что кто-нибудь ее покричит: «Ма-а-рья!».
Иногда Марья Павловна, делая вместе со всеми круги по коридору, прислушивалась, вопреки приказанию самой себе
