Адвент - Ксения Сергеевна Букша
Так и случилось.
– Пойдём, – наконец сказала Аня со вздохом. – Пора. А то опоздаешь на завтрак.
Стеша подавила рыдания, и они пошли дальше. Обе они уже чувствовали, что ритуал утра сбит и что продолжать его было бы обманом, чем-то фальшивым, неправильным. Аня помедлила у меню, но не стала зачитывать его, как обычно, а только заметила:
– На завтрак омлет, – завела Стешу в группу и стала расстёгивать комбинезон.
Затылком Аня почувствовала, что над ними кто-то стоит. Она обернулась: то была старшая воспитательница Лена, Елена Алексеевна, дама лет шестидесяти пяти, опытная и всезнающая. Лена неодобрительно качала головой.
– Ай-ай-ай, Стефания, – проговорила она вместо «здравствуйте», – сама же умеешь раздеваться, зачем маму заставляешь?
– Она вовсе не заставляет, – миролюбиво сказала Аня, улыбаясь воспитательнице Лене. – Мне это самой приятно.
Лена ответного миролюбия не выказала.
– Приятно? А когда вам ребёнок на шею сядет, вам тоже будет приятно? Иногда, Анечка, надо своё приятно, так сказать, отложить, потому что ребёнку может быть полезно совсем другое…
– Садись, – сказала Аня Стеше и принялась стаскивать с неё сапоги.
– Сама-сама давай, – сказала Стеше Лена, – мне с твоей мамой поговорить надо.
– Сейчас раздену, и поговорим, – возразила Аня.
– У меня нет времени вас ждать, у меня детей полная группа.
– Значит, не поговорим, – сказала Аня ещё тише.
Ей было тошно. Аня ненавидела возражать, спорить и перечить. Это было абсолютно не в её натуре.
– У вас ребёнок плачет на тихом часе, – обвинила Лена. – С вашими фокусами ребёнок страдает. Я вам просто дам совет, посетите психиатра с девочкой. Я много лет работаю и точно знаю: это – ненормально.
Аня ничего не ответила, пригнулась пониже, стаскивая со Стеши сапоги. Затылком ощутила, что воспиталка ушла.
Стеша коротко, судорожно вздохнула, провожая её взглядом. Ей было непонятно, что теперь делать: она ведь уже поплакала, и ей больше не хотелось. Было тоскливо, но не так, как когда хочется плакать, а по-другому, иначе.
– Пока, мам, – сказала Стеша рассеянно и прижалась к Аниным штанам.
– Пока, котик, – сказала Аня.
Ей тоже хотелось плакать. Но она твёрдо знала, что ни плакать, ни оставаться ещё даже на минуту нельзя – будет только хуже. Стеша пошла в группу, а Аня – за дверь, вниз по лестнице и во двор.
Она часто ходила домой пешком, потому как нуждалась в выгуле. Аня мыслила о себе так: её тело – собака-овчарка: ему нужно много воздуха, еды, движения. Когда в детстве Аня жила в деревне, вот там-то и была настоящая жизнь. Другие дети в деревне Аню не любили, старухи считали, что она не жилец: у Ани был порок сердца, и она сильно отставала в росте и весе. Потом порок прооперировали, и Аня набралась сил; она почти каждый день ходила в музыкальную школу в посёлок за десять километров туда и обратно.
Сегодня Аня решила пойти домой, сделав небольшой крюк по Васильевскому острову. Погода не то чтобы располагала к прогулкам: дул сильный ветер, из-за которого минус два казались минус семью. Аня шагала вперёд, чуть наклонившись. Ещё не начинало светать.
Она вырулила на Большой и увидела: в скверике на детской площадке на качелях качается девчонка. Это был маленький скверик, иногда они со Стешей тут гуляли по дороге домой. Стеша особенно любила эти качели, могла подолгу стоять в очереди, пока они освободятся. Но не зимой, разумеется. Зимой на них обычно не качался никто. Потому и было удивительно: чего эта девочка вдруг. Ветрюга, мороз, да и рано ещё совсем. Ждёт, что ли, подружку, чтобы в школу? Аня пригляделась и заметила, что девица-то взрослая – лет семнадцати, а то и поболее и что на ней одна футболка, короткая юбка и лабутены, а под мышкой маленькая сумочка, и рядом тоже ничего – ни на скамейке, ни под скамейкой, нигде. Она истово раскачивалась, голыми руками вцепившись в железо. На девицу даже смотреть было холодно. Дрожь пробрала Аню, хотя она-то была одета как следует, всегда одевалась в эстетике минимализма и прагматизма: капюшон пуховика наглухо застёгнут до самых глаз, полы доходят до утеплённых зимних кроксов. Туда-сюда – качалась девица – туда-сюда – и не думала слезать.
Аня посмотрела ещё пару минут, подошла, что-то сказала. Девица – ноль внимания, продолжала раскаичваться. Тогда Аня протянула руку и остановила качели, хоть это и было непросто.
Девица по инерции сгребла снег с песком каблуками лабутенов, пытаясь раскачаться, непонимающими глазами посмотрела на Аню – и расхохоталась. Это был короткий, дикий хохот.
– Думаешь, меня можно остановить?! – звонко прокричала девица.
Накрашена, даже размалёвана, скорее всего, под спидами: глаза красные, зрачки огромные.
– Не думаю, – сказала Аня, – просто боюсь, что ты замёрзнешь. Без куртки, без всего. Минус семь на улице.
– Тепло же! – прокричала девица и снова разразилась коротким криком-хохотом. – Раздевайся! Слабо?!
– Не слабо, – сказала Аня.
Под пуховиком у неё была кофта и практичные модные джинсы с высокой талией (Аня быстро переняла эту моду).
– Наш! Человек! – прокричала девица и салютовала Ане, вспахала каблуками снег с песком и снова принялась раскачиваться взад-вперёд, вверх-вниз, туда-сюда.
– Полиция, – сказала Аня.
На углу Большого и Третьей действительно остановилась полицейская машина.
– Погнали, – девица мигом перестала раскачиваться, вскочила и погнала на каблуках вперёд, непрерывно хохоча. Аня догнала её, схватила под голую руку и поволокла. Бегать Аня умела хорошо и Васю знала просто отлично, подворотнями могла пройти от Кадетской линии до гостиницы Прибалтийская. Влетели во дворик, оттуда в другой, вскарабкались на невысокий парапет, проковыляли сквозь кусты (снег осыпался прямо на полуголую спину девице, а ей хоть бы хны), вбежали в подворотню – запутали след.
Девица, слабея от хохота, повалилась на заснеженную скамью. «Нотариус», – было выведено перед ними ярко-сиреневыми буквами. Двор утопал в снегу: тополя, скамьи, машины – всё было завалено.
– И как тебе только не холодно, – повторила Аня, пытаясь отдышаться.
Девица всё хохотала.
