Первокурсники - Том Эллен
В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, внутрь сунулся Артур. Он замер в проеме, моргая и зевая.
— Я не против выпить чашку чая, если ты его заваришь.
Несмотря ни на что, я рассмеялся:
— Не заварю. И у нас все равно закончилось молоко.
— В холодильнике две пинты!
— Это молоко Барни. Оно ж подписано.
Артур скривился:
— Да ну на хрен, молоко общее. Об этом все знают. Есть продукты, стикеры на которых не считаются. — Он начал загибать пальцы: — Молоко, масло, пиво, котлеты по-киевски…
— Так это ты сожрал его котлеты? Он недавно жаловался.
Артур пожал плечами:
— Как я уже сказал, они общие. Подсказка в названии: по-киевски. Россия — родина коммунизма.
Он вошел в комнату и, сунувшись в папку, выудил первую попавшуюся фотку — я и Рис в маскарадных костюмах. Затем поднял открытку с надписью: «Жизнь начинается в 40!»
— На кой черт она тебе? — хохотнул Артур.
— О, это так, ерунда. Шутка для двоих.
В дверь сунула голову Рита:
— Ого, вы тут обстановочку оживляете? А я ходила в библиотеку за книжкой и решила заглянуть поздороваться. Так странно возвращаться в общагу…
— Рите, ты у нас будущий юрист, — обрадовался Артур. — Скажи Люку, что котлеты по-киевски общие.
— Котлеты нам пока не положены, — покачала головой Рита. — Только на третьем курсе.
Артур бросил открытку на кровать и зашагал к двери:
— Что ж, а вот Рита выпьет со мной чаю. Рита — настоящий друг.
Они ушли, а я уставился на открытку. На самом деле никакая это не ерунда.
Я достал из папки другие: «Удачи на новой работе!», «С Китайским Новым годом!» и «Лучшему дедушке в мире!».
Все началось в шестнадцатый день рождения Эбби. Мы встречались всего пару месяцев, и я возвращался с каникул, когда понял, что не купил ей открытку. В магазинчике аэропорта выбор оказался довольно поганый, и на единственной хоть как-то связанной с днем рождения открытке красовался большой цветастый значок и надпись «Тебе сегодня 8!». Я подарил ее Эбби тем вечером, и она рассмеялась.
А дальше по нарастающей: на Рождество, дни рождения и годовщину мы соревновались, кто подарит самую нелепую, неуместную и непонятную открытку. Помню, как у нас обоих чай пошел носом, когда на последний день всех влюбленных Эбби распаковала мой личный шедевр: «Поздравляю, ты стал дядей!»
Прошло… Сколько? Месяцев семь? Тогда я и на секунду не мог представить жизнь без Эбби. Был абсолютно уверен, что мы вместе навсегда. Как, черт возьми, можно просто… лишиться столь сильного чувства? Почему я лишился его, а она нет?
Я снова лег на кровать и попытался вычислить, с чего же все началось. Наверное, с подготовки к экзаменам. Наши родители сошлись во мнении, что нам лучше поменьше времени проводить вместе и сосредоточиться на учебе, и помню, как вскоре почти испытал облегчение. Что не вижу Эбби каждый день. Что теперь появилось время на себя. И я носил в себе это чувство вины, будто мрачный секрет, и с каждой встречей он становился все тяжелее.
А потом, после экзаменов, была поездка на Тенерифе. Вот когда все окончательно полетело в тартарары. Девушки были только у меня и Гарри, так что мы каждый вечер уходили пораньше, пока остальные отжигали с незнакомками на танцполе. И в последний вечер я подумал: «Да ну на хрен» — и остался. И одна девушка, Наоми, все улыбалась мне, и мы танцевали все ближе и ближе. Ничего не случилось, но правда в том… Я хотел, чтобы случилось. А это точно так же плохо. Помню, как лежал в постели той ночью, слушал пьяные бормотания спящего Риса и чувствовал себя изменником. Уже ничто не могло быть как прежде.
Когда я вернулся домой, Эбби, казалось, все поняла. Я был готов поклясться, что она знает. И она знала, что что-то случилось. И чем дальше я отступал, тем отчаянней она за меня цеплялась. Я звонил все реже и реже, а она — все чаще и чаще. И постепенно мы будто выдавили из наших отношений всю легкость и веселье и теперь просто коротали вместе время, потому что… потому.
Когда пришли ответы из колледжей, Эбби открыла конверт и, разрыдавшись, скорчилась на скамейке, и казалось, само наше будущее корчится там вместе с ней. Мы не проведем следующие три года вместе в Йорке. Дико, непостижимо, страшно. И при этом волнительно. Потому что мы слишком долго были словно бы одним человеком. Или, может, просто во всем определяли друг друга. Половина школы знала меня лишь как «бойфренда Эбби», но на ближайшие три года я мог стать… собой.
Нужно было прямо там, на скамейке, рассказать о своих чувствах. Но я не смог. Я просто обнял ее, поцеловал и пообещал, что мы справимся.
Под веками закололо от набежавших слез. Вот же глупость! Этой неделе полагалось стать самой захватывающей в моей жизни, а я все просрал и лежу рыдаю в своей комнате.
За стеной слышался приглушенный смех Артура и Риты. Я сел, глубоко вдохнул и попытался успокоить свернувшуюся под ложечкой вину. Тщетно. Я умылся, повесил на стену несколько фоток — без Эбби, — затем сунул открытки в папку, а папку — под кровать.
На стук в дверь Артур крикнул:
— Открыто!
В комнате витал густой дым. Артур развалился перед кроватью и резался в икс-бокс, а Рита, скрестив ноги, сидела на одеяле, потягивала чай и читала книгу толщиной с кирпич.
Я забрал у Артура сигарету, затянулся и протянул Рите.
— О, нет, спасибо. Я не курю. — Она улыбнулась Артуру, который не отрывал пустого взгляда от экрана. — Я здесь ради искрометных бесед.
Я еще раз затянулся.
— Ну что, как тебе ярмарка для новичков? — спросила Рита, перевернув страницу. — Записался куда-нибудь?
— Да, в футбольную команду и… — И тут до меня дошло: — Вот черт!
— Что? — ожил Артур. — Только не говори, что вступил в долбаное Карибское общество.
Рита засмеялась:
— Бедный старина Джереми. Он не теряет надежды заманить меня в свои сети. А я без конца
