Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин
— Вы сидели?
— Да, — старик качнул головой. — Дорогу строили заключенные.
— А за что вы сидели? — спросил Остудин. — Я спрашиваю это просто так, не для протокола. Если не хотите — не отвечайте.
Старик бросил на Остудина быстрый колючий взгляд, слегка выпрямился и сказал:
— Я — граф. Моя фамилия Одинцов Аполлон Николаевич. В то время было очень просто. Раз граф — значит, агент иностранной разведки, враг советской власти. Ведь я принадлежал к классу эксплуататоров. А этот класс подлежал уничтожению.
Остудин с любопытством и сочувствием смотрел на этого старого немощного человека с тонкими сухими руками, обтянутыми прозрачной кожей, который, казалось, явился сюда из совершенно другого мира — этакий крошечный осколок некогда известного, а может быть, даже знаменитого рода, немало сделавшего для величия России. В его взгляде не было ни зла, ни обиды за то, что сделала с ним советская власть. У Остудина возникло чувство неосознанной вины перед ним. Ему захотелось как можно ближе узнать этого человека.
— Вы ужинали? — спросил он старого графа.
— Откровенно говоря, нет, — ответил Одинцов.
— Пойдемте ко мне. Поужинаем и поговорим.
— Ну что вы? Как я могу вас стеснять?
— У меня большая квартира, и я в ней один. Жена с дочкой уехали в Среднесибирск, вернутся только через пять дней.
Одинцов, помедлив, подхватил рюкзак и поднялся со стула. Сейчас он показался Остудину гораздо плечистее и выше, чем в ту минуту, когда Роман Иванович увидел его в приемной.
На улице было сумеречно и холодно. Ветер гнал с севера тяжелые тучи, предвещавшие нудные затяжные дожди. Лето кончалось, и Остудин подумал о том, что жена поступила мудро, захватив дочку с собой. В Среднесибирске она продлит ей лето на целую неделю. И тут же мысли перескочили на графа. «Каким образом этот человек умудрился пережить шестьдесят два года советской власти? Сколько же ему лет? Восемьдесят? А может быть, больше?» Он посмотрел на графа, стараясь на взгляд определить его возраст. Одинцов заметил это и спросил:
— Что вы меня так рассматриваете?
— Пытаюсь отгадать, сколько вам лет, — откровенно признался Роман Иванович.
— Восемьдесят четыре. Трудно поверить, что мог дожить до этого возраста? — Одинцов со вздохом остановился, снял рюкзак с плеча и взял его в руку.
— Давайте его мне, — сказал Остудин, решительно забирая у графа рюкзак. — Восемьдесят четыре это, конечно, возраст. Тем более что жили вы не на курорте.
— Очевидно, все дело в здоровой наследственности, — заметил Одинцов.
— Ну, вот мы и пришли, — Остудин показал рукой на калитку.
Он провел графа в дом, показал комнату, которую отдавал в его распоряжение.
— Располагайтесь, — сказал Остудин, кивнув на диван. — Если устали, можете прилечь. Давно болит сердце?
— С четырнадцатого года, — сказал Аполлон Николаевич. — Но так, как в этот раз, — впервые.
— А почему именно с четырнадцатого? — не понял Остудин.
— В четырнадцатом император начал войну с Германией. Это было началом конца.
— Смотря для кого.
— Для России.
— Вы до сих пор жалеете о том, что произошло? — спросил Остудин и тут же добавил: — Я не имею в виду вашу личную судьбу. Я имею в виду Россию.
Одинцов остановился посреди комнаты, посмотрел на Остудина, задумавшись, и вздохнул:
— Это сложный вопрос. На него так просто не ответишь. Россия многое приобрела, но и потеряла немало.
— Эта комната в вашем распоряжении, — сказал Остудин. — Отдыхайте. А я пойду посмотрю, что у нас есть на кухне.
Он заглянул в холодильник, но там, кроме нескольких консервных банок, ничего не было. Правда, в морозильнике лежали пельмени, которые он два дня назад принес из столовой. Пельмени выручали, когда они с Ниной были заняты и приготовить обед не было времени.
— Аполлон Николаевич, как вы смотрите, если мы поужинаем пельменями? — крикнул Остудин, закрывая холодильник. — Откровенно говоря, кроме них, у меня ничего нет.
— Ну что вы? — удивился Одинцов. — Пельмени — это царская пища.
— Неужто царь их тоже ел? — засмеялся Остудин, наливая в кастрюлю воду.
— А вот представьте, ел, — голос графа слегка дрогнул. — У отца было имение под Тверью. И однажды государь по пути из Петрограда в Москву остановился у нас. Он не любил Москву и всегда ездил туда с неохотой. Наши повара приготовили ему пельмени. Он их очень хвалил.
— Вы видели царя? — искренне удивился Остудин. — Как он выглядел?
— У него было приятное лицо, — граф вышел из комнаты на кухню и, окинув ее взглядом, присел на стул около стола. — Высокий лоб. Небольшая квадратная борода. Мне запомнились его голубые глаза. У государя был пронзительный и одновременно очень добрый взгляд. Десять лет назад я видел его предсмертные фотографии. Думал, что он будет выглядеть на них сломленным. Ведь он знал, что его ожидает... Но государь не показался мне человеком, думающим о смерти.
— Где вы их видели?
— В Тобольском музее.
— Неужели там есть экспозиция? — удивился Остудин.
— Ну что вы? — развел руки Аполлон Николаевич. — Кто же сегодня выставит на обозрение фотографии государя?
— Это же музей, — заметил Остудин. — Речь идет о нашей истории.
— А знаете, сударь, то, что вы сейчас говорите, свидетельствует о непреклонной истине: историю нельзя переделать. Даже если кто-то стремится к этому. Она все равно расставит все по своим местам.
В кастрюле закипела вода, и Остудин пошел к холодильнику за пельменями. Пока они варились, он накрыл на стол. Открыл две банки рыбных консервов и насыпал в тарелку моченой брусники, которой его угостил вчера Кузьмин.
— Как вы относитесь к коньяку? — спросил Роман Иванович, доставая из кухонного стола бутылку.
— Разве что наперсток, — ответил Одинцов.
Остудин налил коньяк в рюмки и сказал:
— Ну что ж, Аполлон Николаевич, за знакомство. Я рад, что мы встретились.
— На Руси, наверное, никогда не переведутся гостеприимные люди, — заметил граф. — Это наша национальная черта.
Остудин выпил, закусил коньяк брусникой, положил пельменей в тарелку графа, затем себе. Ему хотелось расспросить Аполлона Николаевича
