Царь горы - Александр Борисович Кердан
С тех пор он другими глазами смотрел на коллег, подозревая в доносительстве каждого и стыдясь своих собственных подозрений.
Как-то в Доме журналистов, проходя мимо курилки, он увидел доцента университета и светоча местной журналистики Раказина, курящего в окружении трёх юных дев. Раказин между глубокими затяжками вещал с апломбом небожителя:
– Да мне все эти спецслужбы: КГБ, ФСБ, ЦРУ – глубоко индифферентны. Я ничего не боюсь! Я в жизни и не такое видал. Два года в дисбате кайлом мёрзлое дерьмо отковыривал. Саданёшь по нему – брызги на солнце радугой переливаются. А мороз пятьдесят градусов…
Громов знал, что Раказин любит прихвастнуть, пустить пыль в глаза, особенно молоденьким девицам. Впрочем, он и с коллегами обычно в карман за словом не лез, много о себе разных историй рассказывал. Но про дисбат Громов слышал впервые.
Он невольно замедлил шаг, стараясь оставаться незамеченным, и напряг слух. Но на него и так никто не обращал внимания. Девицы, как зачарованные, таращились на Раказина, буквально поедая его влюблёнными глазами. Одна из них, белобрысая и плоскогрудая, не выпуская сигареты из полураскрытого рта, раскачивалась в кресле, словно кобра перед флейтой заклинателя:
– А как вы в дисбат попали, Ювеналий Эдуардович?
Раказин как будто ждал этого вопроса. Он набычился, придавая лицу ещё более брутальное выражение, и зло процедил:
– Да всё из-за стукачей! Одного гадёныша на апперкот поймал, а меня сразу в казарменные хулиганы записали и – за полярный круг…
Девицы заахали и вытаращились ещё сильнее:
– А как же вы потом, в университет, в аспирантуру?
– Если человеку дан настоящий талант, он и стену лбом прошибёт…
Дальше слушать россказни Раказина Громов не стал, пошёл прочь. Но фразу про дисбат запомнил. И когда к очередному юбилею Раказин опубликовал свои мемуары, прочитал их с пристальным вниманием.
В мемуарах Раказин в соответствии с требованиями эпохи обрушивался на советскую тиранию, в цветах и красках описывал, как невыносимо тяжко ему, Раказину, жилось при прошлой власти, как не пускали его, молодого таланта, на страницы толстых журналов злые и бездарные фронтовики, как непроста и извилиста была его жизненная при них дорога. Особенно упирал Раказин на два года, которые ему пришлось провести в страшном дисциплинарном батальоне, где заставляли изо дня в день есть невкусную баланду, а после ломом отбивать наледь в отхожих местах.
«Надо же, не врал, значит, тогда девицам…» – удивился Громов. Но гораздо больше его удивило другое. После «отсидки» Раказин сразу же поступил на журфак. По окончании вуза он, единственный из всего курса, был направлен в загранкомандировку в Пакистан, где несколько лет преподавал журналистику в Пешаварском университете. Там же женился на француженке. Развёлся. Вернулся на кафедру в родной университет, успешно защитился и по сей день процветает, возглавляет, учит, раздаёт оценки…
Громов досконально знал советскую систему: «Ну, не могло быть так, чтобы всё это сошлось в одной судьбе: дисбат и поступление в универ, загранкомандировка в капиталистическую страну и разрешение сначала жениться на француженке, а после развестись с нею, защита кандидатской и тёплое место доцента… Всё это взаимоисключающие события: в вуз никогда не принимали с «волчьим билетом». Имея за плечами даже погашенную судимость или только намёк на неё, нельзя было и мечтать о загранкомандировке. А уж связь с иностранкой не прощалась никому… А если и могло всё это случиться с человеком, то только в одном-единственном случае: какая-то очень могущественная сила вела его через все эти передряги, чьи-то очень важные поручения он исполнял… Скорее всего, Раказин и есть тот тайный сотрудник, о котором проговорился Игорь! Наверное, ещё в дисбате армейские особисты завербовали… После коллегам на «гражданке» передали по эстафете… А те и помогли сделать карьеру. Наверняка до сих пор его услугами пользуются…»
И хотя никаких иных подтверждений принадлежности доцента к секретной службе у него не было, он старался держаться от Раказина подальше. Ибо сам Громов, пусть и не мечтал уже давно быть разведчиком, но так и не научился держать язык за зубами.
2013
Благодетель
Лейтенант Лёня Бугров любил поэзию и однажды написал стихотворение, а начальник отдела культуры и быта окружной газеты капитан Слава Блинов опубликовал.
Утром Лёня, как говорится, проснулся знаменитым. На пороге штаба батальона охраны, где он служил секретарём комсомольской организации, его встретил дежурный офицер и в лоб спросил:
– Сам сочинил?
– Что сочинил? – не сразу догадался Лёня.
– А вот что! – Дежурный сунул ему под нос свежий номер «Красного бойца» с обведённым авторучкой стихотворением, над которым жирным петитом была набрана фамилия Бугрова.
– Сам… А кто ещё? – смутился Лёня.
– Ты, Лёнька, – гений! – Дежурный окинул его изумлённо-восхищённым взглядом и крепко пожал руку.
Расспросы о стихотворении преследовали Леню до самого обеда. В столовой непосредственный начальник Лёни замполит батальона майор Петухов пригласил его за свой стол и тоже спросил о стихотворении, и тоже удивился, что Лёня сочинил его сам.
– А не мог бы ты, лейтенант, что-то сочинить про грядущий юбилей Владимира Ильича Ленина? – вдруг спросил майор Петухов.
– Не знаю. Надо попробовать… – без особого энтузиазма отозвался Лёня.
– Вот и попробуй! – подбодрил майор Петухов.
Лёня Бугров помялся и произнёс с сомнением в голосе:
– Я-то попробую, да вот не знаю, опубликуют ли…
– А ты, лейтенант, дураком не будь, начальника отдела газеты капитана Блинова в кабак своди, – посоветовал майор Петухов.
– А разве надо в кабак? – опешил Лёня, мысленно прикинув, что за стихотворение он получил гонорар в размере полутора рублей, а поход на двоих в ресторан, по самым скромным меркам, обернётся в червонец.
– А ты как думал? Тебя что, за красивые глаза публиковать станут? – усмехнулся майор Петухов.
Прикинув, что советами начальника пренебрегать нельзя, ибо советы старших по званию равны приказу, Лёня Бугров выпросил у жены Тамары, которой с первых дней супружеской жизни, отдавал всю зарплату до копейки, необходимые для мероприятия деньги и повёл капитана Славу Блинова в «БУШ», он же – ресторан «Большой Урал».
Слава Блинов был в ресторане завсегдатаем. Это Лёня почувствовал сразу, как только они переступили порог заведения. Швейцар со скандинавскими бакенбардами и в потёртой ливрее раскланялся Блинову, как давнему знакомому. Метрдотель провёл и усадил их за лучший столик. Официантка в кружевном передничке быстро подпорхнула к ним, не взирая на других посетителей, и, одарив Блинова лучезарной улыбкой, спросила:
– Вам, как всегда, товарищ капитан?
Блинов благосклонно кивнул ей:
– Как всегда, Наденька.
Через несколько минут на столике уже стояли запотевший графин с водкой, салат с помидорами, селёдочка с луком,
