Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий
Из ближайших теплых мест в окрестностях — а на улице было вполне себе ветрено — я помнил лишь супермаркт «Маркткауф» величиной с немалый гараж. И вот этот-то гараж, с самым обычным набором продуктов, стоило мне раз прилепиться к нему мыслью, начал подманивать, а затем манить меня в себя, особенно в отдел, нет, не в отдел, а в мир… ну, об этом позднее и поведу речь… да, так подманивал все сильнее и сильнее, пока не превратился в маленькую, всего с душу величиной, но самую отъявленную, не форматируемую никаким форматом, с целую душу размером манию, удовлетворить которую мне только и хотелось. Мне больше ничего так не хотелось, как в каменные пещеры, в недрах которых… да, хотелось, хоть ты что, бродить среди любимых… но, как уже отмечено, всему свое время.
Эта мания манифестовала себя как бескорыстная: ничего не надо, только пошастать не между «больными», за которыми надзирали «здоровые», но затеряться среди просто людей, чье душевное здоровье не зависело от своевременного приема очередного лекарства и которых можно было оставить на круглые сутки без надзора. Потусить вместе с посторонними, незнакомыми и почему-то от этого по-особому теплыми людьми — и оттянуться хотя бы на полчаса от того ужаса сосредоточения на себе и своей бессоннице, в котором пребывал.
В итоге то, что меня манило, то и заманило, высказавшись ясно: или завтра, или никогда.
И вот — «завтра», как ему и велено, наступает сегодня. И становится ясно: все решено. Во сне, в котором не спалось и малым-мало.
У меня есть время между тем-сем, когда человека видно: он здесь, на раздаче. Или — его нет на раздаче. Что-то около двух с хвостиком часов. И по тому внутреннему, неслышному, но властному звуку, с которым человек, действенно принявший решение, отделяется сам от себя и прыгает вниз головой, — понимаю: мной все решено за меня.
Я бродил туда и сюда, шумно обедал, брал у медбрата дневные лекарства, стараясь выпятить — вот-вот-вот, вот он, вот видите, вот он, вот я, я здесь, был здесь, есть здесь и буду здесь. После чего, замешавшись как можно непринужденнее в группку идущих гулять — мартовский ветер пригибал деревца, как больная душа — тело, и желающих пойти погуляти… ну, куда бы? в киоск за сигаретами, чипсами и колой… — нас было немного, — да, так я выхожу с ними, сколь можно малозаметнее, постепенно отделяясь от них — они шли вразброд, но в целом по направлению к киоску, налево, я же медленно, мало-помалу, но забираю вправо.
Мимо корпусов и подсобок; далее, еще правее, мимо большой кирхи, о которой уже вел рассказ… тут я сажусь на скамейку как бы покурить и с облегчением вижу, что люди начинают рассасываться и большая часть идет-бредет-таки в магазинчик, а меньшая, я в том числе, расползается поодиночке… да, определенно, сопровождающие, сестра Дюльмеч и брат Вебер, заняты собой, то ли флиртуют, то ли еще что, но на нас ноль внимания — да, некоторая учтенная и расписавшаяся в гроссбухе часть нас уйдет сейчас за ворота, домой на пару часов, а кто-то из старожилов, проверенных и перепроверенных на лояльность-послушание-вменяемость-трезвый образ жизни, пойдет просто так погулять, за ворота, да, им, в отличие от меня, можно за ворота, они вверены себе; а я? За мной положен глаз да глаз, но в последнюю пару дней я вел себя так дисциплинированно, что медперсонал ощутимо все более упускал меня из виду… Наступил день, когда я решил рискнуть.
Сейчас медбрат с медсестрой уйдут, уже уходят — направо, я же ведусь сам собой влево, еще левее, еще — и делаю шаг за открытые ворота, предпоследний, после которого возможен будет еще и обратный последний… этот дриблинг может стоить мне головы не головы, но дорого: меня, например, снимут с медстраховки, не пустят больше ни сюда, ни туда, хоть сойди совсем с ума, но оставят дома подыхать от сумасшествия; да, сумасбродство и сумасшествие — одно прямо ведет к другому! Хальт! Цюрюк!! — но тогда зачем все это затеял? Стыд-позор!..
Как ни боятся глаза, а ноги идут. Ворота распахнуты, машины въезжают-выезжают, однако на КПП кто-то сидит. Сидит себе тихо, возможно, у него кофе-пауза, да и вообще он (они) — сама вежливость. В третий раз тут все полагаются на твое чувство ответственности за каждый шаг; но не будем обманываться: затрудненная по правилам игры цивилизованного общества возможность прямо перекрыть тебе кислород компенсируется отлаженным стукачеством отсюда, с КПП, во все десятки отделений на немалой площади лечебницы. Как они запоминают — пусть не всегда точно, но с почти всегда обоснованным подозрением, что во столько-то, кажется, такой-то, из такого-то отделения, вышел за ворота, причем, опять-таки кажется, ранее он за ворота не выходил… удивительное дело!
Сделано уже 8 шагов, 10… 14. Все. Игра с самим собой на растяжение вперед-назад кончилась, так вырывается из пальцев резинка рогатки, и камушек летит, и назад пути нет. Только вперед. Я весь впереди, впереди самого себя; в сопутствующем бегству воображении моем это напоминало известную работу Валентина Серова «Петр Первый на прогулке», только я был без трости… Не оборачиваясь, решительно, как человек в своем обыденном праве идти куда захочет — осуществляет свое право… Я сосредоточенно двигался вперед, только вперед, не оглядываясь, подгоняя себя бормотанием чего-то, похожего на считалочку, но не совсем детскую. Все; возврата нет; перехожу через мост; еще через семь минут, зажеванных, съеденных отработавшей свое, морально изношенной на 78,3 % машиной моей памяти так скверно, что не осталось и памяти о них (да и было бы о чем вспоминать), я в «Маркткауфе». Вдыхаю полной грудью воздух торжища, наполняюсь живительным кровотоком купли-продажи, счастливой суеты неспешного вглядывания рядом со вглядыванием десятков пар таких же выбирающих всяческую чепуху из упорядоченных завалов такой же необходимой чепухи… В самом деле, так ли необходимы этому господину в баварской шляпе с пером круглый рис, рисовый уксус, водорослевая чешуя рогожкой для свертывания роллов, маринованный имбирь
