Простая речь о мудреных вещах - Михаил Петрович Погодин
Примечательная эпитафия (Письмо редактору «Московских Ведомостей»)
«На днях случилось мне быть в Петербурге по одному печальному для меня обстоятельству: требовалось заказать памятник на могилу близкого, – очень близкого для меня существа. Указали мне на одного монументального мастера Баранова, живущего на Васильевском острове, по Камской улице, в доме № 7. У этого мастера, другим, как и я, осиротелым отцом, заказан памятник с надписью, которая не сомневаюсь, потрясет глубоко сердце каждого, как потрясла она меня… памятник, – простой камень – заказан Псковским помещиком, Семеном Егоровичем Лавровым, для общей могилы погибших от самоубийства дочерей его: Прасковьи Семеновны Гончаровой, не перенесшей смерти любимого ей Жохова, убитого на дуэли господином Утиным, и Александры Семеновны Лавровой, лишившей себя жизни вслед за неудавшейся попыткой отмстить Утину за смерть любимой сестры. А надпись привожу в точности:
Прасковья Гончарова 22 лет
Александра Лаврова 19 лет
Окончили свое существование в 1872 и 1873 гг.
Две жертвы
Безобразной школы нигилизма.
Сам отец
В неведении своем предал их
Этой школе.
Боже милосердый!
Прости и возлюби их!
Не поставь им в вину
Грех предавшего их!
Боже, прости несчастному
Безпечность его!
Великий Боже, прости
Вовлекших их на преступление
И заблуждение!»
Прекрасная, христианская молитва, в которой от души присоединится всякий богомыслящий Русский человек».
Система Дарвина
Знав Дарвина только по выводам его исследований и по некоторым отзывам, выпискам наших журналистов, я начал читать его с сильным предубеждением, – чтоб не сказать со злобой, с ненавистью: меня возмутили в особенности бессовестные объявления спекулянтов-писателей вдруг о трех переводах его сочинения, в которых для зазыва покупателей читателей провозглашалось с торжеством во всеуслышание, что в этой-де книге доказывается происхождение человека не от обезьяны, а от четвероногого зверя, покрытого волосами, с клыками и хвостом и проч.
Сознавшись в своем предубеждении, отдам теперь отчет о впечатлении, произведенном во мне книгой, а потом о самой книге.
Дарвин представился мне самым скромным ученым, человеком, ищущим истины искренно.
Многообразные сведения его о естественной истории изумительны; зоркой наблюдательностью, способностью припоминать, обобщать наблюдения, иметь всю природу, как бы на ладони у себя, едва ли кто из натуралистов обладал в такой степени! Но он – систематик, и, подобно всем систематикам, или гораздо более, соразмерно массе своих сведений, множеству им проверенных, несомненных для него заключений, он натягивает, подбирает и привлекает уже все в свою систему, видит везде ее подтверждение, и наконец нисколько не думает о тех заключениях, которые должна сделать из нее неумытная логика, о тех последствиях, которые произведут ее злоупотребления.
Я уверен, что Дарвин есть самый благочестивый человек, и лучше многих яснее, созерцая премудрость творения, преклоняется перед ней, и перед ее «превосходным, таинственным повелителем», точно как соотечественник его Ньютон снимал шляпу, произнося имя Божие.
Я уверен, что он не только благочестивый человек, но и ревностный протестант, соблюдает свято все обряды своего вероисповедания, чтит воскресения, приобщается Святых Таин вдвоем или втроем. Его исследования, его наука, сами по себе, а жизнь, а он – сам по себе[117].
Я уверен, что между внимательными читателями Дарвина найдутся многие, которых поразят не выводы его, не сумма, а посылки, а слагаемые, и эти читатели, видя воочию раскрываемые пред ними законы природы, почувствуют живо тот страх Божий, который почитается началом премудрости.
Смею даже думать, что если б Дарвин изменил точку, с которой теперь смотрит на природу, и взглянул бы на нее с другой стороны, то все предметы его исследований представились бы ему, может быть, иначе, и из Птолемея он сделался как бы Коперником, или Птолемеем из Коперника. Не оптическому ли обману великий ученый теперь подвергается со многими из своих последователей?
* * *
По Моисею сотворено все Богом; по Дарвину произошло все постепенно, внутренней собственной силой, – а сила-то что такое? Откуда она взялась, и где пребывает?
Заменяя средний глагол «происходить» действительным «творить», и не принимая в расчет времени, которым Дарвин распоряжается ad libitum, из его сочинения можно почерпнуть многое для комментария на Моисееву книгу Бытия.
Так и ученым противникам своим Дарвин принесет верно много пользы, как они приносят ему[118].
Не говорю о том, в какой степени обогащается наука о природе сравнительное естествоведение, обширными разнообразными наблюдениями и открытиями Дарвина.
Почему же, спросят, я был так смущен объявлением или распространением книги Дарвиновой вдруг в трех переводах? Да потому, что большинство русских читателей, особенно праздная, не учащаяся молодежь, журнальная сволочь, не будет читать ее, а удовольствуется только последней страницей, или даже одним газетным объявлением, и не ищущая быть впереди по пути прогресса, приложить ее, пожалуй, к жизни непосредственно, оправдывая самые нелепые выходки.
А кто прочтет книгу Дарвина со вниманием и беспристрастием, за того я спокоен: наука, тщательно и искренно изучаемая, вреда принести не может, и всякое чистое стремление к ней вознаграждается, рано или поздно, так или иначе, и приносит благие плоды.
* * *
Обращаясь к самому сочинению Дарвина, предупреждаю опять моих читателей, что я профан, дилетант, и, проработав во всю свою жизнь совершенно в другой области, не имею уже ни времени, ни сил, изучать новую систему обстоятельно, а сужу здесь с первого, так сказать, взгляда, руководствуясь только здравым смыслом, поскольку он здрав у меня, и, следовательно, могу легко ошибиться; за то и не требую доверенности, принадлежащей авторитетам.
Систему Дарвина можно выразить в двух словах:
Постепенность развития.
«Человек, – говорит он, в заключение последнего своего сочинения, – произошел от четвероногого, покрытого волосами, снабженного хвостом и остроконечными ушами, который, по всем вероятностям, жил на деревьях и был обитателем Старого света»[119].
Чтобы объяснить, какую постепенность происхождения предполагает Дарвин, мы приведем следующие слова его: «в ряду форм, незаметно переходящих одна в другую, от какого-либо обезьянообразного существа до человека в его современном состоянии, было бы невозможно указать, которой именно из этих форм следует впервые дать наименование человека[120].
Вот какую страшную постепенность между животным и человеком предполагает Дарвин!
Приведем его рассуждение назад: Если совершеннейшее существо в мире, человек, так неприметно начинается в царстве животных, что трудно отделить, отличить его от предыдущих существ, так неприметно начинается, что невозможно определить срединное существо, человек ли уже оно или еще обезьяна, то ведь
