Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор
— Прошу вас ответить мне прямо. Чтобы наши отношения были возможны, мы обязаны быть честны друг с другом. Вы не любите Украину?
— Украина — это свобода, — сказал Каштанов.
Каштанов, глядя прямо перед собой, в убогий закуток, называвшийся садиком, сказал так:
— Знаете, Украина непобедима. Потому что Украина воплощает свободу. Ее сегодня назначили воплощать свободу. А свобода — это дым, это газ, это ничто. Дым невозможно победить.
Теодор Диркс опешил. В Британии так не принято говорить. Свобода — это… Ну, словом, свобода — это свобода.
— Уточните вашу мысль, Каштанов.
— У меня такое чувство, что над миром расплескали дурман. Химическое оружие. Отравляющее вещество, которое мутит сознание. Называется «свобода». И что это такое, никто не знает. Но люди впадают в экстаз. Но спросите их, что такое свобода. Они не знают.
— Наверное, люди ответят вам, что свобода — это состояние, противоположное рабству, — мягко сказал гебраист.
— Конечно. Так они и ответят. И вот, когда ты не раб, ты можешь делать что угодно. Вероятно, что-нибудь хорошее, да? Лечить людей от рака. Помогать голодным. Воспитывать детей. Строить дома бездомным. Опекать собак и кошек. Прокладывать дороги в тайге. Это нужно. Так надо делать, если ты хороший человек. Летать на другие планеты. Это ведь полезно. Вдруг там жизнь. И мы научимся от других планет чему-нибудь очень хорошему. Да? Вот за этим свобода нужна. Правда? Больше низачем свобода не нужна.
— Ну, конечно.
— Тогда почему сразу с этого не начать? Сразу начать с того, чтобы учиться на врача. Разве запрещают? Сразу начать строить дома. Вон сколько камней лежит на земле. Бери и строй. Немедленно класть дороги. Строить мосты. Ведь этого никто не запрещал. Можно взять к себе в дом кошек и заботиться о них. И можно пойти воспитателем в детский сад. Это же не запрещают.
— Нет. Не запрещают.
— Но миллионы людей идут убивать, чтобы отвоевать свою свободу. И когда они убьют много других людей, когда они свою свободу завоюют, тогда они немедленно начнут делать хорошее, верно? Чтобы реализовать свою свободу. Иначе зачем было убивать? Они же ради свободы убивали других, да? Значит, когда всех, кого они хотят убить сегодня, они уже убьют, то тут уже можно начать делать хорошее?
— Вероятно, самое время будет начинать, — со слабой улыбкой сказал Теодор Диркс.
— Так почему же сразу не начать? Вместо того, чтобы убивать. Вообразите, сколько денег они сейчас тратят на смерти. Сколько глупых людей доводит себя до исступления. Пока они убивают, уходит их жизнь. Но можно было сказать: вы сразу начинайте с хорошего. Почему же не говорят?
— Наверное, потому что у каждой стороны есть свой рецепт хорошего, — предположил Диркс.
— Вы лучше меня знаете, что это не так. Рецепт один. Когда болезнь, то это болезнь. Когда бедность, это бедность и голод. Холод — это холод. Надо греть, кормить и одевать. Мне сегодня лев Аслан рассказал. Он тоже знает.
Профессор гебраистики с удовольствием слушал Каштанова.
— Значит, Украине не надо сражаться за свободу?
— Откуда же я знаю? — горестно сказал Каштанов. — Украина больше ничего не умеет. Она только и умеет что сражаться за свободу. У степи нет другой веры, и это такая степная страна, которая верит в свободу, как в Бога. Есть восточные степи, в них сражаются за рабство. И есть европейские степи, в них сражаются за свободу. Вы ведь лучше меня историю знаете. В Риме под аркой двуликого Януса проводили толпы пленников. Одно лицо Януса — это рабство, другое лицо — свобода. Жестокий голодный идол. Вчера рабству скармливали людей, не считая. Сегодня свободе скормят сотни тысяч людей. Свобода — это голод пустого сердца.
— Голодное сердце? — спросил Теодор Диркс. Ему очень нравился Каштанов. Профессор-гебраист подумал, стоит ли рассказать аспиранту свое толкование притчи о первородстве, но решил, что сегодня не стоит.
— И деньги, — сказал Каштанов. — Очень много денег. Труд всех людей. Свобода — паразит, никогда не будет сыта.
Справедливо или нет было соображение Каштанова, но Украина действительно требовала много денег у Запада, и неисчислимые потоки денег хлынули на Украину, и никто не знал, сколько еще потребуется для украинской свободы. Украинский президент просил еще и еще, и ему давали десятками миллиардов. Правда, миллиарды эти переходили из кармана берущего обратно в карман дающего: тот, кто давал миллиарды, сам же и поставлял оружие, то есть сам покупал у своих же корпораций. Но что-то оседало и на Украине; и немало — киевские рестораны были по-прежнему полны.
В прошлом комический актер, президент вольной страны Володимир Зеленский великолепно владел лицевыми мышцами (в конце концов, любой политик актер). Его лицо было то волевым, то скорбным, то любящим: для сообщения о том, что в интересах страны требовалось сэкономить двадцать один миллиард, он выбрал твердое лицо хирурга, принимающего решение о необходимой плановой операции. Он пояснил народу, что сроки нападения скрыл, чтобы получить деньги для защиты нации — и рачительный украинец рукоплескал хозяйственному решению. Поскольку президент Украины был профессиональным актером и использовал навыки своей профессии в новой роли (ставшей главной в его карьере), поскольку сценический дар был велик, граждан у телеэкранов не покидало ощущение, что они смотрят захватывающий фильм. Удивительно, что комический актер играл главную роль в трагедии — однако перемена амплуа не сказалась на мастерстве. Новую трагическую роль артист исполнял блестяще. Знаменитый актер Голливуда Шон Пенн даже прилетел в Киев, чтобы передать свою собственную статуэтку Оскара (высшей награды за актерское мастерство) президенту Украины. И никто не возмутился, хотя, казалось бы, такой жест должен оскорбить: тем самым подтверждалось, что президент играет роль в спектакле. Пьеса тем временем длилась и становилась все более кровавой. Статисты гибли тысячами, массовка шла на убой, но возле рампы на первом плане блистали примы. Открытым оставался вопрос: кто автор пьесы? Противник? Или сюжет написан самой историей? И в том, и в другом случае роль примы была срежиссирована не самим актером и финал драмы был неясен.
Но деньги были получены, и операции пора было начаться.
И операция (русское командование со свойственным России безразличием к переживаниям других стран назвало войну «спецоперацией») действительно началась. По всей тысячекилометровой границе России с Украиной пришли в движение войска. Граждане у телевизоров ужаснулись новостям. Неизвестно, какие злодеяния были действительно совершены, а какие придуманы — с первого же мгновения войны журналисты работали, создавая летопись, подменявшую события. Финансисты, политики, военные (вовсе не одни врачи) часто прибегают к «шоковой терапии» — надо оглушить субъекта известием, и человеком, потерявшим
