Манная каша на троих - Лина Городецкая
А в соседнем местечке казнили на базарной площади двух женщин. Ту, что прятала еврейку: хотела, значит, от приказа отвертеться. И ту, которую она прятала,– сноху ее беременную. Показательную казнь устроили. Всех согнали смотреть, чтобы неповадно было другим такими глупостями заниматься, евреев спасать.
А у него, Петра, двое еврейских детишек, и знает об этом вся улица. Да что вся улица, все Смиловичи знают, на ком был женат Петр. Свадьба была яркая, веселая, можно сказать, что полгорода на ней гуляло тогда.
Петр потерял покой, потерял сон. Дети чувствовали это. Даже Галочка притаилась, как мышка. Сидят они вдвоем на комоде, и Сашка, вот же вдруг взрослым стал, сестренке сказки пересказывает, что Дина ему читала. Есть у них одна книга с картинками, там стихи. Саша читать еще толком не умеет, но стишки эти все помнит наизусть. И так старается, чтобы малышке интересно было слушать. Галка смотрит на него серьезно, всплескивает ручками. Похожа на свою мать она, те же смоляные вьющиеся волосы, пухлые губки. Только глаза темно-серые, как у Марии, сестры Петра.
В эти черные дни никто не приходил к нему, не переступал порога. Родные и друзья боялись. Остальные чурались. Только за спиной, за спиной переговаривались, косточки перемывали. Дмитро, напившись, орал, проклинал всех евреев, а Петра называл еврейским приймаком, хотя никогда тот в семье Дины не жил да и вообще редко бывал там. Дина все больше туда с детьми сама ходила. А когда брат ее Борис женился на Броньке Глузман и родилась у них малышка спустя год после Галочки, Дина и Броня очень подружились и она вечно у них пропадала.
А Петру что, ему дома тихо. Он мог спокойно в саду покопаться, потом газету полистать, на большие статьи никогда у него терпения не было, а так, новости какие, что, где, узнавал. Он газету «Труд» обычно покупал. Все думал подписаться на нее, но денег жалел. До войны все это было…
Теперь Петр уже не то что спать, есть не мог… Куском хлеба давился. От каждого стука шарахался, своей тени боялся… Что за дни были, что за дни… Евреев вылавливали, как мышей, по подвалам, по чердакам, в шкафах искали, в нужниках. Когда-то Петру было все равно – евреи, не евреи,– а теперь он их просто возненавидел. Жил бы тихо, если бы не женился на Дине. Жил бы, как все люди вокруг. На работу, с работы, с женой переспать, выпить, закусить, побалакать с другом, мать проведать… А он себя сам уже евреем чувствовал, точно и его какая-то тьма накрыла. Вот же угораздило.
Вспомнив о матери, он решил пойти к ней, посоветоваться, ну с кем-то же надо словом переброситься. Иначе сойти с ума можно. Но дверь открыла Мария, старшая сестра. С матерью сразу после начала войны случился инсульт, и Мария с семьей переехала к ней, и досматривать так легче, и дом больше.
С Марией у Петра отношения стали холодными после его женитьбы. Не приняла она Дину, не полюбила ее, да и взаимно это сложилось. Может, пару раз приходила Мария в гости к ним, когда дети родились. А так совсем чужими они стали. Обидно Петру, родная сестра ведь. Это у Динки в семье четверо. Старший, Борис, затем Дина, а потом родителям ее не спалось – и через много лет близнецы в семье родились, Хана и Давид, им сейчас по двенадцать. А у Петра одна-единственная сестра.
Мария стояла в дверях, кутаясь в старую материнскую шаль – Петр помнил ее со своего детства еще,– и холодно смотрела на брата. В дом не приглашала. Так и держала на пороге. На вопрос, как мать, сказала: спит сейчас, тяжело ей, Марии, за ней ухаживать, но, видно, такая уж ее доля.
– Да и у меня доля теперь нелегкая,– сказал Петр. И услышал:
– Тебе кто виноват? Я тебе сразу после школы сватала хорошую девушку, нашу. А ты что себе привел?
Так и сказала – «что», как не о человеке. Но Петр уже не имел сил сопротивляться и возражать. Просто ушли его силы куда-то.
– Что мне делать, Маша? – тихо спросил он.– Совсем я запутался.
– Что делать? Если камень на тебе, надо снять его. От обузы надо избавляться. И жить дальше
– Что ты имеешь в виду? – Петр чуть не заикался от волнения.
– Слушай, не играй в дурака, брат! Тебе с ними тут не выжить, не понимаешь? Они в первую очередь мамкины дети. А кто их мать? Если я правильно поняла, Сашке твоя супружница сделала обрезание. Без твоего разрешения, конечно.
Петр кивнул. Это была самая крупная ссора в их семейной жизни. Да и сама Дина не искала никаких обрядов, но ее мама, выросшая в религиозной семье, все организовала и сделала так, как у них, евреев, принято. Сказала, что из века в век у них так…
– Ну вот видишь? Тебе с ним деться некуда, его везде узна́ют, а у Галки на лице написано, что еврейского она роду-племени.– Мария скривилась, словно выговорила что-то невыговариваемое.– И вот еще что: ты не ходи сюда больше. Не веди беду за собой. У меня своих двое, знаешь сам…
В дом, родной родительский дом, она его так и не впустила. Можно сказать, прогнала с порога. И не сумел Петр повысить голос. Потому что вдруг понял он, что права сестра его, кругом права.
Немцы тут обосновались надолго, а может навсегда. Не выжить ему с детьми еврейскими в доме, не выжить. Половина полицаев – из его школы, да в любую минуту, если кто выпьет лишнего или захочет досадить, продаст его в полицейском участке. Рука Ленина свободна, вешать на ней можно хоть каждый день.
От этой мысли почувствовал Петр дрожь по всему телу. Домой возвращаться не хотелось. Там сидели одни в темноте испуганные Галя и Саша. И надо было сварить им суп, накормить, помыть их. А он их видеть не мог. Столько сердечной боли ему принесли эти дети с их матерью.
Он все-таки пошел домой, деться было некуда. Всю ночь ворочался с боку на бок. Галка тоже спала плохо, плакала, звала маму, но он не встал к ней. Слышал, как Саша ее тихо укачивал, совсем как Дина. Пел ей что-то. Она еще «С» не выговаривала и называла брата «Шаша».
А за городом казнили пятьдесят евреев. Сказали, что отправляют на восстановление разрушенной дороги, довели до
