За правое дело - Василий Семёнович Гроссман
Он зафыркал, зафукал, заохал, закряхтел, нежась от удовольствия, подставляя голову под холодную струю воды, хлопая себя ладонями то по щекам, то по затылку.
Потом он прошел в комнату и сел в кресло, полуприкрыв глаза, молчал, охваченный внезапным чувством покоя и уюта, которое с особой силой приходит к военным, вдруг попавшим из пыли, ветра, шума, вечной полевой жизни в мирный полумрак человеческого жилья.
Аристов тоже молчал. Вместе наблюдали они, как накрывал на стол толстый боец.
Старуха принесла большую тарелку крепеньких коралловых помидоров.
– Ешьте на здоровье. А скажите, товарищи начальники, когда оно, горе, кончится?
– Вот разобьем немца, тогда и кончится, – зевая, сказал Аристов.
– Тут у нас старичок есть один, – сказала Антонина Васильевна, – по книге гадает он, потом петухи у него – один черный, другой белый, они у него дерутся, и по тому, как Волга весной разливалась, по всему, словом, говорит этот старичок, выпадает, что двадцать восьмого ноября войне конец.
– Вряд ли он знает, – сказал боец, ставя на стол бутылку водки.
Майор, с детской улыбкой глядя на водку и тарелки с закусками – были тут грибы маринованные, и холодная баранина, и студень, – сказал:
– Вы, Антонина Васильевна, этим старичкам шарлатанам не верьте. Они больше всего курами да яичками интересуются.
– Мне вот шестьдесят четвертый год пошел, – проговорила Антонина Васильевна. – Отец мой восемьдесят четыре года жил, а отца отец – девяносто три, и все мы коренные волжские люди, но не помним, чтобы немца или француза пускали до волжской воды. А вот этим летом пустили его, дурачки, до коренной земли. Говорят – техника какая-то у него, самолеты очень тяжелые против наших; будто у него еще порошок такой есть, насыпет в воду – и в машины заливает, заместо бензина. Не знаю я. Вот только утром на базаре из Ольховки старуха одна приезжала, муку меняла и говорила, будто у них в избе пленного немецкого генерала держали, так он прямо всем говорит: «У меня такой приказ от Гитлера, возьмем Сталинград – вся Россия наша будет, а не возьмем – обратно к своей границе вертаться станем». А вы как считаете? Сдадим Сталинград или удержим?
– Нет, будь уверена, не сдадим, – сказал Аристов.
– Дело военное, – сказал майор, – тут трудно наперед гадать. Постараемся, конечно, Антонина Васильевна.
Аристов хлопнул рукой по лбу:
– Да у меня ведь завтра идет к фронту машина. С ней едет подполковник Даренский из штаба фронта, он в кабину сядет, а сзади только два человека – мой кладовщик и лейтенант, мальчик, из школы едет, просили его подбросить. Вы у меня заночуете, а утром они прямо заедут за вами.
– Вот чудесно, – сказал майор, – вот чудесно, это я знаю – к фронту всегда раньше срока попадешь.
Они сидели несколько минут молча – состояние, хорошо знакомое всем готовящимся выпить: говорить уже хочется о вещах в некотором роде сокровенных, до выпивки разговор этот не клеится, и потому собутыльники благоразумно ждут первой рюмки, когда можно будет приступить к настоящей беседе.
– Готово, товарищ начальник, – сказал боец.
Майор подсел к столу, оглядел его и с весельем произнес:
– Ох и молодец вы, товарищ лейтенант!
Он хотел польстить Аристову и его звание техника-интенданта перевел на строевое. Майор Березкин знал политичное обращение, неписаные армейские законы. Если подполковник командует дивизией, то политичные подчиненные никогда не обращаются к нему: «товарищ подполковник», а всегда «товарищ командир дивизии»; если капитан командует полком, то к нему обращаются: «товарищ командир полка». Ну конечно, обратно, если человек с четырьмя шпалами командует полком, то все обращаются: «товарищ полковник» и уж никогда не скажут: «товарищ командир полка», чтобы не подчеркнуть досадного несоответствия между званием и должностью.
Майор посмотрел на Аристова и сказал:
– Слушай, ты мою жену и ребят помнишь?
– Ну конечно, в Бобруйске вы ведь на первом этаже жили в доме начальствующего состава, а я во флигельке – каждый день их видел. Супруга ваша с кошелкой синей ходила на базар.
– Точно, с синей. Это я ей во Львове купил, – сказал майор и сокрушенно покачал головой.
Ему хотелось рассказать Аристову о своей жене, о том, как они купили за день до войны зеркальный шкаф, как жена хорошо готовила украинский борщ и какая она была образованная – брала много книг в библиотеке и знала по-английски и по-французски. Ему хотелось рассказать, каким хулиганом и драчуном был старший, Славка, и как он пришел и сказал: «Папа, выпори меня, я кошку укусил!»
Но хозяин, перебив Березкина, заговорил сам.
К таким людям, каким был его бывший начальник, Аристов относился со сложным чувством снисходительного, насмешливого недоумения перед святой деревенской простотой и жизненной неумелостью их, а с другой стороны – со страхом и уважением. «Эх, брат ты мой, – думал он, оглядывая выцветшую гимнастерку и кирзовые сапоги майора, – эх, брат ты мой, отвоевал бы я хоть ноль целых две десятых того, что ты, я бы здесь не сидел. Я бы… Уох! Я бы…»
И он, угощая майора, сам завладел разговором:
– Командующий курит трубку, – есть, товарищ генерал, «Золотое руно»! Дня не сидел без руна! Начальник штаба болеет язвой, состоит на диете. Есть, товарищ начальник, диета, – удивляется даже. В степи ни колхозов, ни совхозов – получает полную молочную диету! «Где ты берешь сметану, опасный человек?» – спрашивает. Вызвал меня специально, интересовался. В чем же главная суть? Будем ждать по нарядам, пока доставят, ничего не дождешься. А тут нужна инициатива, размах большой, смелость. Вот завтра гоню машину в Сталинград – ясно, винный завод, после пожара, эвакуация, всего не вывезешь. А ждать, пока привезут, – ничего никогда не дождешься. А если тебе что-нибудь нужно, пожалуйста, я такой человек – бери, оформлю, не пожалею, машины дам, на риск пойду. Но уж если мне нужно, давай, как первый друг дает. И меня знают люди и говорят: «Аристова слово крепче всех нарядов и накладных». – Он посмотрел на собеседника и спросил: – Может, пива, товарищ майор?
– Ты, я вижу, себя в общем не ущемляешь, – сказал майор, показывая на стол.
– Я себе ничего не позволяю, – ответил Аристов. И он поглядел своими ясными голубыми глазами прямо в глаза Березкину. – Ни в какой мере! Для себя – нет! Я ведь живу у всех на виду: тут и комиссар штаба, я от него не хоронюсь!
Майор выпил и покачал головой.
– Хороша!
Он начал было ощупывать помидоры, выискивая достаточно зрелый, но не
