В огне повенчанные - Иван Георгиевич Лазутин

– Он был таким. Он весь здесь. Как живой… – И, помолчав, добавил, не спуская глаз с портрета: – Он словно рядом с нами. Мне кажется, что он сейчас заговорит.

Правоторов встал, с трудом разгибаясь, подошел к Григорию, который, по-прежнему не шелохнувшись, стоял перед портретом.

– Спасибо, Григорий Илларионович… – Голос художника старчески дрожал. – Сказанное вами – высшая похвала для меня. Когда я отолью портрет в бронзу – подарю вам этот оригинал.

В разговор вмешалась Мария Николаевна:

– Ты же собирался высечь его в белом итальянском мраморе. Говорил, что даже облюбовал глыбу.

– Нет, Машенька, я передумал. Белый мрамор для такого великана, каким был академик Казаринов, – материал слишком сентиментальный. Его вулканическую душу нужно писать языком пожара. А богатырский лик его передаст только бронза. – Правоторов медленно опустился в кресло, стоявшее перед журнальным столиком, и жестом пригласил и Григория сесть… – Хоть символически, но, по славянскому обычаю, помянем деда. Машенька, посиди и ты с нами. Ведь ты тоже любила Дмитрия Александровича. Ты его считала истинным джентльменом. Ни разу ведь не приехал без цветов.

– Да-а… это был необыкновенный человек! – вздохнула Мария Николаевна. – Когда он приезжал к нам, мне всегда казалось, что в мастерской становилось светлее.

Поднимая рюмку с коньяком, Правоторов закрыл глаза. На какое-то время рука его замерла в воздухе.

– Пусть земля ему будет пухом! Он оставил глубокий след в науке и в наших сердцах. – Правоторов опрокинул рюмку и закусил вафлей. – Дмитрий Александрович много раз был у меня. Какие задушевные беседы мы вели!.. Широта мыслей у него сочеталась с какой-то детской непосредственностью. Неповторимые дни в моей жизни… Он много рассказывал мне о тебе, о твоем отце, погибшем при штурме Кронштадта, о том, как вы хоронили его на Волковом кладбище. Он гордился тобой… – Голова художника толчками склонялась на грудь.

Было видно, что он очень устал. Григорий сразу почувствовал это.

– Артем Константинович, у меня к вам большая просьба.

– Слушаю тебя, Григорий Илларионович… – Правоторов медленно поднял голову, и взгляд его встретился со взглядом Григория.

– Я хочу купить портрет деда.

– Зачем он вам? Куда вы его поставите? Вы же воюете… Вы же не знаете, что с вами будет завтра. – Большие сильные пальцы старика нервно выбивали дробь на подлокотнике кресла.

– Я хочу поставить памятник на могиле деда.

– Кто его будет делать?

– Вот об этом я и хотел просить вас. Деньги у меня есть. Мне досталось большое наследство. Кроме вас, мне некого просить об этом.

Правоторов откинулся в кресле и некоторое время сидел неподвижно с закрытыми глазами, словно что-то мучительно обдумывал.

– Вы немного опоздали, Григорий Илларионович, – вмешалась в разговор Мария Николаевна, зябко кутая плечи в пуховую шаль.

– То есть как опоздал? – с тревогой в голосе спросил Григорий.

– Неделю назад у нас была закупочная комиссия. Портрет уже оценили, и составлен акт оценки. Его хочет приобрести Третьяковка.

– Ты обожди, Машенька, не вмешивайся… – Правоторов многозначительно посмотрел на жену. – Одно другого не исключает. В запасниках Третьяковки портрет еще успеет настояться… – Глаза Правоторова заблестели, а крепко сжатый кулак твердо лег на журнальный столик. – Да!.. На Новодевичьем кладбище портрет будет выглядеть впечатляюще. Я и задумал его не салонным, не камерным… – Переведя взгляд на Григория, художник обеспокоенно проговорил: – Но ведь потребуется достойный постамент, желательно из гранита-габро, гранитная ограда… Это потребует немалых денег, а ведь вы пока всего-навсего лейтенант.

– У меня есть деньги, – мягко напомнил Казаринов. – Денег хватит на все: на портрет из бронзы, и на постамент из габро, и на гранитную ограду.

– Машенька, дай мне оценочный лист. Он в нижнем ящике стола, в левой тумбе, в розовой папке.

Мария Николаевна достала из стола розовую папку, извлекла из нее то, что просил муж, и положила документ на стол. Правоторов развернул лист и положил его перед Григорием.

– Зачем вы мне это показываете? – смутился Григорий, который всегда чувствовал неловкость, когда разговор заходил о деньгах.

– Чтобы вы знали, во сколько оценила портрет закупочная комиссия Третьяковки. Вы же хотите приобрести портрет?

– Да, я хочу его приобрести, – твердо произнес Григорий, пробегая глазами оценочный лист. – Эту сумму я могу передать вам сегодня, даже сейчас, потому что завтра для этого у меня уже не будет времени. Завтра я должен быть на передовой. – Видя, что Правоторов хочет что-то сказать, Григорий, боясь сделать паузу, напористо продолжал: – И еще у меня к вам просьба, дорогие Артем Константинович и Мария Николаевна. Умоляю вас памятью деда: возьмите на себя хлопоты по изготовлению памятника и постамента, по его установлению и всем тем транспортным расходам, которые будут необходимы. Разумеется, для этого вам придется нанимать рабочих и архитектора. – Григорий посмотрел на часы, отхлебнул глоток уже остывшего кофе. – Денег у меня на все хватит. Остались от деда в его сейфе.

– Ты нас поставил в весьма трудное положение, Григорий Илларионович, – глухо и как-то виновато проговорил Правоторов. – Там, где кончается разговор творческий, разговор душевный, и начинаются денежные расчеты, я, честно говоря, теряюсь. Что касается стоимости портрета, то я могу взять с тебя только половину оценочной стоимости. Дмитрий Александрович был моим другом… Мне даже и эту сумму взять совестно, если б не текли потолки и не нужно было менять прогнивший во всех комнатах пол… Машенька, что скажешь ты? – Правоторов, склонив голову, выжидательно смотрел на жену.

– Да не только пол и потолки… А печи?.. Обе развалились, а за подводку водяного отопления заломили такую сумму, что я даже растерялась.

Лицо Правоторова передернулось в болезненной гримасе.

– Маша, Маша!.. Ты не то говоришь!.. Я не об этом тебя спрашиваю.

Видя возникшую неловкость, Григорий встал и быстро вышел из кабинета. Через минуту он вернулся с планшетом, достал из него сберегательную книжку, три пачки новеньких сторублевых купюр, крест-накрест заклеенных голубыми бумажными лентами, и положил все это на стол. – Я единственный наследник деда не только по закону, но и по завещанию, которое лежит в книжке. В ней же лежит и нотариально заверенная доверенность на вас, Артем Константинович. По ней вы можете получить все деньги хоть завтра и взять из них столько, сколько потребуется на памятник деду.

Взгляд Марии Николаевны, склонившейся над журнальным столиком, остановился на голубых бумажных ленточках с цифрой «10 000».

– Как? Тридцать тысяч рублей?.. Да вы что, Григорий Илларионович?! Ведь Артем Константинович сказал вам, что за портрет и отливку бронзового памятника он сможет принять от вас только половину оценочной стоимости.