Собиратель историй - Иви Вудс
— Мисс Батлер, нестрашно, если вы не сможете к нам присоединиться. Я уверена, у вас уже имеются планы.
Она не могла выразиться более определенно: Хоули принадлежат к другому социальному слою, я им не ровня и не могу просто так заявиться на обед или нанести им визит.
— Напротив, воскресенье у меня совершенно свободно, — с самым надменным видом заявила я.
— Очень хорошо, тогда ждем вас обоих. — Оливия смогла сохранить невозмутимое выражение лица и протянула руку Гарольду.
Глава 7
Из деревни ведут две дороги, и если ехать по любой из них достаточно долго, то в итоге окажешься в одном и том же месте. Мы выбрали путь подлиннее, но прежде нанесли первый полноценный визит — в дом Кахала О’Шонесси. Над запущенной соломенной крышей торчала труба, а из нее лениво струился дымок. Кахалу было девяносто восемь лет, и это делало его не только старейшим жителем деревни, но и тем самым человеком, с которого (по моему скромному мнению) мистеру Крауссу следовало начать свое исследование. Не только потому, что велик шанс, что Кахал скончается еще до того, как Гарольд отсюда уедет, но и потому, что он присматривал за делами в Торнвуде много дольше, чем любой из ныне живущих.
До этого мы полчаса проторчали возле церкви, обсуждая скрупулезную методику Гарольда по сбору свидетельств. Он показал мне несколько записных книжек, которыми пользовался, когда вместе с Уильямом Батлером Йейтсом разъезжал по окрестностям Бен-Балбена, в графстве Слайго. Педантичности ему было не занимать. Каждый рассказ очевидца Гарольд вносил в блокнот со всей тщательностью, не обходя вниманием и внешний вид человека.
— Прежде всего, важна репутация свидетеля. Я не использую в исследовании показания тех, за чью надежность не могут поручиться другие жители.
«Придется вычеркнуть Мэгги Уолш, провидицу, живущую за Холмом Фейри», — подумала я. К тому же мама неоднократно предупреждала меня держаться подальше от этой женщины.
— Далее, как вы можете заметить, я разделил свидетельства на три основные категории: «Похищения, связанные с фейри», «Подмена детей» и «Появления фейри». Каждая из категорий, в свою очередь, делится на три подкатегории: легенды и предания, свидетельства прямых очевидцев и, наконец, информация из вторых рук.
— Выглядит весьма… замысловато, — заметила я, поражаясь, как это у него получается: превратить нечто столь волшебное и невиданное прежде — в академическое исследование.
— Полагаю, тому виной мой сухой научный подход, — согласился Гарольд таким тоном, будто извинялся. — Но мое сердце открыто ко всему. — И он улыбнулся мне.
Я направилась к задней двери дома Кахала О’Шонесси, перегнулась через нижнюю половину двери и окликнула его, чтобы предупредить о нашем визите. Не услышав ответного приветствия, я вытянула руку и открыла щеколду. Старик обнаружился в доме, как и всегда: он сидел на плетеном стуле в углу у камина и пыхтел трубкой, устремив взгляд на тлеющие угли и думая о чем-то давно минувшем. Гарольд, благослови Бог его городскую вежливость, не хотел нарушать покой старого человека.
— Нельзя же просто так взять и зайти в чужой дом! — возмутился он.
— Почему нет? — беспечно отозвалась я. — Мы с мамой приходим сюда раз в неделю, чтобы убраться и привезти продуктов.
Гарольд все еще стоял в дверях, и на лице его появилось восхищение.
— Очень великодушно с вашей стороны. Он ваш родственник?
— Нет, но он ведь наш сосед и к тому же очень стар. — Я не очень понимала, зачем пояснять очевидные вещи, но, в конце концов, Гарольд не из наших краев. Кто знает — может, в Калифорнии принято поступать иначе?
Я намазала ломоть хлеба толстым слоем масла и положила на тарелку, а потом поставила на огонь чайник с водой. Кахал вскоре очнулся от забытья и поприветствовал нас широкой беззубой улыбкой. Лицо у него потрепанное, как старый кожаный башмак, повидавший много дорог.
— Cé hé sin?[9] — задал свой обычный вопрос Кахал, да так громко, что и мертвый бы проснулся. На нем был неизменный костюм: коричневые брюки, жилет и кепи, все давненько не стиранное. Бедный Гарольд в сравнении с ним выглядел образцом элегантности, хоть и задыхался от торфяного дыма, валившего из камина. Глаза у него покраснели и слезились, он часто моргал. Я открыла маленькое окошко, но из-за отсутствия ветра, который мог бы разогнать дым, ничего толком не изменилось.
— Это один американец, Кахал, он хочет послушать про na Daoine Maithe, — пояснила я, садясь за стол. Мы говорили только по-гэльски, потому что английского языка Кахал не знал.
— Что ж, скажи ему, — он сделал паузу и глотнул чая, — что никто не может представить другого Доброму Народцу. Они или покажутся тебе, или уж нет. Можешь хоть всю ночь проторчать на Cnoc na Sí и продрогнуть до костей, но не увидишь ничего, кроме пара изо рта. А бывает, что идешь куда-то по своим делам, а они тут как тут — и значит, жди неприятностей. На все их воля.
— А вы их видели когда-нибудь, мистер О’Шонесси? — спросил Гарольд, не забывая делать заметки в блокноте.
— Видел, а как же, только я тогда был совсем зеленый. Сейчас уж они почти не показываются, не то что в моем детстве.
Эту часть я перевела, чувствуя некоторое самодовольство. Только первый день, а я уже доказала, что могу быть ценна для Гарольда. И Кахал, к моей радости, был готов делиться своими воспоминаниями.
— И как они выглядят? — перевела я следующий вопрос Гарольда.
— Ох, как угодно — вот уж маленькие мерзавцы, а? — хмыкнул Кахал. — Могут быть такие красивые, что дух захватывает: высокие и стройные, большеглазые и с цветами в волосах. Это чтоб привлечь твое внимание, коли им от тебя что нужно. Но если хочешь знать, что я думаю, то на самом деле они выглядят совсем не так. Они не такие, как мы, — это уж наверняка. Думают по-другому, чувствуют по-другому. Может, потому их так и тянет в мир людей, потому они постоянно вмешиваются во все, пытаются урвать себе кусок — у них нет чего-то, что есть у нас. Не стоит связываться с Добрым Народцем, передай этому американцу, Энни!
Я передала, но предостережение, казалось, не произвело на Гарольда никакого впечатления. Он просто записал мои слова, а потом спросил, нет ли у Кахала какой-нибудь истории про фейри — своей или из чужих уст.
— Когда-то на другом конце деревни стоял дом, — начал Кахал, — и земля вокруг него обеднела, почва высыхала. В доме жил человек, и ребенок
