Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
начинаешь с утра до вечера проводить собрания, кричать до хрипоты, до изнеможения, никому не верить. Таким образом, и я прослыл перегибщиком. Людям ведь нет дела до того, что это район от меня требует. Не станешь же каждому объяснять, что в районе сидит такая вредина, как Сыздыков! Прислушался я однажды к сплетням-кривотолкам и похолодел. Боже, чего только не болтали в аулах! Будто в колхозе <Береке> уполномоченный загнал и запер колхозников в холодный сарай, будто одного бедняка избил до полусмерти. Колхоз этот находился в аулах Баймаганбета. Уполномоченным там был аульный учитель - красноносый, гладкорожий, крикливый, а если рассердится, то и просто сумасшедший. <Вот пес! Все погубил!> - подумал я и сломя голову примчался туда, а там уже учителя нет - Сыздыков орудует. Сразу почуял я недоброе. <Ну, - думаю про себя, - пришел тебе конец, сын Кусебая>. Так оно и вышло. По материалам Сыздыкова получилось, что это я и батраков-бедняков загонял в холодный сарай, и девок-молодок насиловал. В каких только грехах не обвинили меня! Дело мое рассмотрели на ячейке. Одни предлагали объявить строгий выговор, другие настаивали на исключении. За это, конечно, особенно ратовал Сыздыков. В числе тех, кто голосовал за исключение, была Рабига... Ни слова я ей не сказал, но как увидел, что и она тянет руку, сердце у меня будто оледенело. <Ладно, другие - куда ни шло, но она, жена, - разве она не знает меня? Ну, оступился я, ошибся, сплоховал... Так разве жена - не самый первый, верный друг? Вместо того, чтобы напрасно злиться на меня, поддержала бы, помогла бы советом. Почему она не защищает меня от злых наветов?..> Так я думал, и белый свет мне был не мил. После этого мы перестали друг с другом разговаривать. Вот так и живем до сих пор. Не вместе, не врозь, не чужие, не близкие...
- Вот и вся моя жизнь, - закончил Амиржан после долгой паузы и вздохнул. - Недавно в крайком съездил, заявление подал. Даукару перевели в этот колхоз тоже недавно. Я, конечно, обрадовался. С его приездом надежда появилась. Друг детства ведь. Он и спросит с меня, и поддержит. Где не прав - в лицо скажет. Так и получилось. Он дал мне коня и отправил в край решить свои дела. Но только если беда тебя раз окрутила, то так просто она не оставит. Там, в городе, кто-то увел моего коня прямо с привязи, и домой я пришел пешком. Самое обидное, ведь никто не поверил в то, что коня украли. <Пропил!> - вот и весь разговор. И опять Рабига за меня не заступилась. Знала, что ложь, а ни словом не обмолвилась. А еще член правления!..
- А почему я должна была за тебя заступиться? - слабо возразила Рабига.
- Что, и теперь еще не убедилась? Вора-то нашли!
Рабига промолчала. Маленький Белжан, видя, как расстроен отец, начал ласкаться к нему, гладить его по щекам, теребить бороду. Амиржан умолк. Сумерки сгущались. Сумрачно стало и в маленьком домике-полуземлянке. Уже нельзя было различить лица людей, сидевших за дастарханом. Однако нетрудно было догадаться, что творилось в душе каждого.
Широким, энергичным шагом подошел кто-то к дому и остановился в недоумении у открытой двери.
- Эй, Рабига! Чего в темноте сидите? Зажги лампу!
Вошел Даукара, сел рядом с хозяйкой, искоса взглянул на Амиржана. Чувствовалось, что он был возбужден, что у него какая-то радость, которую он с трудом скрывает.
- Белжан-ау, Белжан! Ты почему отца своего не отругаешь как следует? Проучить надо отца-то. А то совсем от рук отбился, - сказал он посмеиваясь.
- Да, только еще Белжану и осталось меня выругать, - криво усмехнулся Амиржан.
На этом исповедь Амиржана кончилась. Казалось, больше нечего было рассказывать. Но разговор неожиданно продолжил Даукара. Повернувшись к Рабиге, он сказал:
- В третьей бригаде работа совсем разладилась. Надо заменить бригадира.
- А кого думаешь поставить?
Даукара немного подумал:
- Амиржана!
Стало тихо. Амиржан будто опешил. Долго и озадаченно смотрел он на Даукару.
- Это кто же сказал, что я могу быть бригадиром? -спросил он.
- Хм, кто сказал... Я вот говорю, Рабига говорит. Не забывай, дорогой, что ты член партии! Поезжай в район и получай свой билет.
От неожиданности Амиржан еще ниже опустил голову и плечи. Рабига взглядывала то на мужа, то на Даукару. Наконец негромко спросила:
- Выходит, заявление его рассмотрели?
- Да. Рассмотрели и решили восстановить в партии.
Малыш с тревогой вытаращил глазенки на отца, потом - на мать. Ему стало вдруг страшно: по щекам отца катились слезы.
- На, зрачок мой Белжан, подай отцу платок, -сказала Рабига.
И я понял - эта минута показалась Амиржану, может быть, самым великим перевалом в его жизни. Он понял, что всем его бедам и сомнениям пришел конец, что он вновь обрел самое святое в жизни - честь члена партии, что отныне он опять будет вместе с самыми верными и близкими друзьями.
- Ну, так что, Амиржан, будешь работать бригадиром? - спросил Даукара.
- Спрашиваешь еще!
И тут лицо Рабиги осветила счастливая улыбка.
1932 г.
БЕРЕН
У оврага этого длинное и причудливое название. Он один из множества разветвленных, как кровеносная система, степных буераков, которые чем дальше идут, тем круче становятся, пока наконец не сливаются в одну огромную, причудливую по форме продолговатую яму. Вот это и есть <Сай, где погиб черный пес>.
На дне оврага течет ручей. Правда, не такой, чтобы в нем могла потонуть собака.
