О гномах и сиротке Марысе - Мария Юзефовна Конопницкая

Хвощ потянул носом и хотел подойти поближе — он ведь был охотник поесть, — как вдруг маленькая собачонка, шнырявшая по полянке, заворчала и залаяла. Услышав лай, цыган, лежавший у костра, — это он играл на варганчике[2], уча танцевать обезьянку, посаженную на цепочку, — вскочил и быстро огляделся по сторонам. Хвощ, у которого утреннее происшествие отбило всякую охоту иметь дело с людьми, быстро юркнул за терновый куст и, притаившись, стал ждать, что будет.

Не заметив ничего подозрительного, цыган опять развалился у костра и принялся дрессировать обезьянку. Зазвенит варганчиком, подёргает за цепочку — и обезьянка прыгает то вправо, то влево. Но двигалась она так тяжело и неуклюже, что цыган то и дело награждал её тумаками, чтоб шевелилась живее.

«Бедная зверюшка!» — подумал сердобольный Хвощ и осторожно высунулся из кустов.

Глянул и остолбенел. Да ведь это Чудило-Мудрило собственной персоной пляшет на цепочке под цыганский варганчик!

Не в силах побороть жалость и удивление, Хвощ шагнул вперёд и воскликнул:

— Ты ли это, великий учёный?

Чудило-Мудрило тоже узнал его и закричал:

— Помоги, братец Хвощ, ради бога!

Они бросились друг другу в объятия и расцеловались.

Цыган разинул рот и выронил варганчик. Смотрит — и глазам не верит.

«Что за чертовщина? — думает. — Обезьяны — не обезьяны… Тьфу ты пропасть! Да они лопочут, как настоящие люди!»

Струсил цыган — чуть цепочку из рук не выпустил. Но тут его осенила удачная мысль. Быстро стащив с головы шляпу, он накрыл ею обоих человечков. Потом привязал Хвоща на верёвочку и, довольный собой, рассмеялся.

— Ну, теперь зашибу деньжат на ярмарке! — сказал он. — Не медью, а серебром да золотом буду брать за такое представление! Обезьяны, которые плачут, разговаривают и целуются, как люди, — да такое раз в тысячу лет, а то и реже бывает!

Он наскоро проглотил кулеш, который варился в котелке, засыпал угли золой и, посадив учёного летописца на одно плечо, а Хвоща — на другое, быстрым шагом двинулся в город.

Горько заплакал Чудило-Мудрило: до такого позора дожить — представлять обезьяну на ярмарке! Но Хвощ незаметно подтолкнул его и шепнул:

— Не горюй, учёный! Ещё не всё потеряно!

— Ах, братец! — простонал Чудило-Мудрило. — Прощай теперь моя слава! Что я значу без книги!

— А что с ней?

— Пропала!

— А перо?

— Сломалось!

— А чернильница?

— Разбилась!

— Н-да! — печально сказал Хвощ. — Это верно: какой же ты учёный без книги, пера и чернильницы. Но слушай, что я тебе скажу. Позабудь, что ты мудрец, и выпутывайся из беды, как самый обыкновенный простак, вроде меня. Вот увидишь, всё ещё обернётся к лучшему.

Тут он замолчал, потому что сзади послышался гомон догонявшей их толпы.

Это были цыгане — они тоже спешили в город на ярмарку. Шли загорелые, оборванные цыганки, неся в платках за спиной грудных младенцев; ковыляли старухи с трубками в зубах; шагали мужчины с котелками на палках; вприпрыжку бежали цыганята, полуголые, с курчавыми волосами и плутоватыми глазёнками.

Цыган с Хвощом и учёным летописцем присоединился к толпе. Дойдя до города, цыгане рассыпались: кто свернул налево, кто направо, и каждый стал своей дорогой добираться до базарной площади.

Ярмарка была уже в разгаре.

Денёк был погожий, людей — видимо-невидимо; лошади, телеги, скот запрудили просторную, широкую площадь. Мужики толпились в рядах, где продавались сапоги и шапки, крестьянки торговали горшки да миски, девчата покупали ленты и бусы, а ребятишки, держась за материнские юбки, свистели в глиняных петушков или грызли пряники.

С телег, из плетёных коробов вытягивали шеи гуси и утки; толчея, суматоха, кудахтанье, гогот, гомон.

Но настоящее столпотворение было у балагана. Перед ним, подбоченясь, стоял цыган и орал во всё горло:

— Эй, честные христиане, подивитесь на чудеса в балагане! Слушайте, смотрите — денежки платите! Две учёные обезьяны — прямо с луны на шарабане! Честное цыганское слово! Прямо с луны! Хлеб едят, как люди говорят, песенки играют, народ потешают! Эй, честные христиане, полюбуйтесь на чудеса в балагане!

Народ бросал медяки и протискивался к балагану, где Чудило-Мудрило бил в бубен, а Хвощ играл на свирели.

Пользуясь тем, что все обступили балаган, цыгане стали шнырять среди телег: где тулуп стянут, где платок, где кадушку масла, где яичек или курочку.

Никто ничего не замечал — все уставились на балаган, поглощённые удивительным зрелищем. Только Хвощ всё видел.

Когда Чудило-Мудрило всем на удивление отбарабанил свой номер, Хвощ поднёс к губам свирель, но, вместо того чтобы играть, запел:

Зрители переглянулись с недоумением, а Хвощ как ни в чём не бывало опять запел:

Тут один крестьянин оглянулся