Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
О том, чтобы уйти от бая, в последнее время Кайролда мечтает и во сне и наяву. Времена теперь другие. И без бая прожить можно. Мало разве бывших байских батраков сбилось нынче в артель - и вот живут вполне прилично и независимо. Государство им помогает.
- Курумбай совершенно прав! - горячо заговорил вновь Кайролда. - Из него непременно выйдет толк. Вот если кто плутает, так это мы с тобой. Язык треплет, а руки боятся. Айпырмай, Жауке, сам вот подумай: ну зачем нам все это: <путь предков>, <обычай отцов>? Чушь все это! Пустобайство! Что он нам дал, этот <путь предков>, кроме позора и унижения,? Я даже думаю, что и с аллахом тоже пора кончать. Кто они, эти святые, божьи угодники и праведники? Абен-мулла, что ли?! Да если хочешь знать, все пакости от него исходят. Лихоимец он, а не праведник. Это он исподтишка посоветовал умыкнуть твою дочь.
- Брось! - испугался Жауке. - Будь он хоть трижды собакой, но...
- Я сказал - и дальше молчу. А ты после сам все узнаешь.
Из юрты вышла Берен. Она переоделась в самое лучшее, словно собиралась в далекий путь. На голове -тюбетейка, вышитая позументом. Раньше тюбетейку украшали перья филина. Сейчас их не было. Не было и разноцветной ленты, которую она обычно вплетала в косу. Жауке, озадаченный, глядел на дочь. При свете луны лицо ее казалось бледным и решительным.
- Аке, я уезжаю.
Жауке вроде даже подскочил, поерзал:
- Куда, доченька?!
- К Абитаю... Он просит заехать.
- К Абитаю, говоришь? Может, лучше мне сходить? Я бы, может, и подводу раздобыл...
Вышел из юрты Курумбай, с ходу ответил Жауке:
- Насчет подводы не беспокойтесь. Я сам перевезу вас.
Балдай с благодарностью взглядывала на джигита, как бы говоря: <Прав, конечно же, прав Курумбай!>
- Жауке! - Кайролда решительно поднялся. - Все слова твои теперь неуместны. Не перечь дочери. Разреши ей!
Жауке молчал. Кайролда в упор смотрел на него некоторое время и повернулся к Берен:
- Поезжай, милая. Да будет тебе удача! Отец не станет ругать. Ведь он тоже тебе добра желает...
Жауке и на этот раз промолчал. Луна злорадно, точно торжествуя, высветила печальное, усталое лицо сапожника: <А, упрямец, сдаешься, наконец!>
- Пусть будет по-твоему, доченька, - сказал Жауке, по его лицу и бороде текли слезы. Больше он ничего не мог сказать: губы не слушались.
На востоке занимался рассвет. Крупный темнорыжий мерин по брюхо утопал в росистой траве. На нем ехали двое. Впереди, в седле, - Берен; сзади -Курумбай. Утренний ветерок приятно бодрил путников. Мерин пошатывался, шел неуклюжей трусцой, подкидывая верховых.
- Курумбай, держись за меня. Еще свалишься...
Курумбай обнял руками девичий стан. Посмотришь с одной стороны - вроде бы влюбленные девушка и джигит. С другой стороны глянешь - ни дать ни взять брат и сестра, заботливые, дружные, с детства выросшие вместе. И трудно было решить, какое из этих чувств берет верх. Но казалось, и сами путники старались не думать об этом. Чтобы отвлечься, Курумбай замурлыкал песню.
- Курумбай, говорю! Ну, расскажи что-нибудь!
- А что мне рассказать?
- Ну, вот вступлю в комсомол, а что делать будем?
- Что делать будем? Баями займемся. Байское логово до основания переворошим. Наизнанку вывернем!
Кудлатые тучи стремительно уплывали, бесследно исчезая за горизонтом. Взошла заря, решительно рассеивая ночной мрак. Ярко-красные лучи залили степь. Берен высоким голосом затянула песню, перекликаясь с жаворонком, заливавшимся в утренней тишине. Далеко простирался чистый, молодой, свободный голос, прорывавший ветхие тенета старого и отживавшего...
Берен толкнула локтем Курумбая:
- Курумбай! Будь ты неладен!.. Не распускай руки... Оба - счастливые - рассмеялись.
***
Секретарь комсомольской ячейки Абитай Махмудов по натуре был замкнут и молчалив. В этом ауле он учительствовал. Одевался аккуратно и просто. Волосы носил длинные, почти до плеч. Жил отдельно в собственной юрте. Обстановка в ней была более чем скромная. Стол. На столе книги и письменные принадлежности. Книги изрядно потрепаны и лежат на столе как попало. Поверх них - серая, застиранная тряпка, в которой нетрудно узнать детскую пеленку. При виде этой пеленки глаза невольно обращались к жене учителя. Она, по обыкновению, находилась тут же. Чернолицая, плосконосая. Глаза навыкате, точно у бодливого бугая. Сегодня она была особенно не в духе: хмурилась, дулась, сидела молчаливая и злая. И причиной тому была Берен. Она сидела на почетном месте и улыбалась. Лицо ее сияло. Она с любопытством разглядывала убогую юрту и, конечно же, догадывалась о том, что жена Абитая - баба не только сварливая, но и неряшливая. Она бы, Берен, живо здесь навела порядок...
А разве чернолицая молодка не догадывалась, о чем думала сейчас смазливая гостья? Ого, еще как! Не зря ее брови так грозно сходились на переносице! Еще до
прихода Берен по аулу поползли слухи: дескать, учитель послал за дочерью сапожника, видно, решил старую бабу бросить, а молодую взять. И когда Берен действительно приехала сюда, все поняли, что так оно и есть. Иначе с какой бы стати девица на выданье вдруг надумала вступить в комсомол?..
По привычке мурлыкая что-то под нос, явился Курумбай. А песня была такая:
Как овец, гони камчой Бая и муллу!
Жена Абитая злобно пробурчала:
- Уж ты-то погонишь!.. Помалкивал бы!
- Я? Я, конечно, погоню! Вот увидишь...
Берен посмотрела на Курумбая и прыснула:
- Чего ты?
- А ты, оказывается, кривоногий...
- Не смейся. Может, за кривоногого как раз замуж выйдешь.
- Да ну тебя!..
<Знаю, в кого ты метишь, коль тебе не по душе кривоногий>, - подумала про себя жена Абитая, еще больше потемнев лицом.
- Ну, говори, Курумбай, - сказал учитель, стараясь переменить опасную тему.
- А что говорить?.. Из округа уполномоченный приехал. Велел собрать всех комсомольцев.
Берен разволновалась. Жена учителя гневно покосилась на нее. Хотела сказать что-то обидное, но сдержалась. Берен это сразу заметила и, подыгрывая, сказала:
- Пойдемте, мугалим. Сходим на собрание.
Абитай поднялся. Чернолицая напряглась, точно зверь перед прыжком:
- Никуда не пойдешь! Сиди!..
Лицо учителя пошло пятнами. Курумбай подошел к Берен и шепнул:
- Пошли. Он потом сам придет.
И как только Берен перешла за порог, чернолицая молодка бросила ей вдогонку:
- Шлюха!
- Аимкуль! - пытался
