Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
«Моня и Ноня, что ли?» – невольно подумал Сорокин.
– …и батюшка, они про захоронения всё знают… Никуда неохота ехать, – без всякого перехода сказал Ива́нов, – но некуда деваться, моё информационное агентство меня не кормит, а терять его неохота, вот и приходится наниматься борзописцем, то к Семёнову, то к подлецу и вору Меркулову… Платит приличные деньги, и надо отрабатывать, а в целом всё дерьмо! Неприятно только, что приличные люди перестали принимать меня за приличного человека. Поэтому и говорю вам, со мной не ездите, поезжайте сами в Цзинань, помолитесь на могиле вашего друга, а там решайте, что делать дальше… А Элеонора…
Война Сорокина. Конец Русской группы
Михаил Капитонович сидел в углу теплушки, старался ни на кого не смотреть и думал: «Интересно, как меня встретит Ма Кэпин… если он ещё цел… а ведь он ещё цел… если верить тому, что писал Мироныч!» В вагоне пили офицеры.
– Что, господин поручик, не выпьете ли с нами за победу русского оружия на китайских фронтах? – пропел ему человек в форме майора.
– Нет, господин майор, не выпью… – Что так, домой ведь едем!
– Сил нет пить… и едем ли?
Эшелон, в котором находился поручик Сорокин, шёл в Харбин, но в данный момент он стоял. Он стоял уже сутки на станции Сунгари-2 в тупике, и из вагонов никого не выпускали. На этом настояло советское руководство Управления КВЖД. Однако тем, кто находился в вагонах: 25 белых офицеров и 210 нижних чинов, – об этом не сообщили.
«Он меня так и не узнал, – подумал Сорокин про майора Порфирия Никаноровича. – И немудрено, они тогда сильно выпили!»
А Порфирий Никанорович Сажин обыгрывал офицеров в карты. Сорокин помнил, как его охарактеризовал другой майор, тот, который подтвердил, что Штин погиб: «феноменальная память». Это было очевидно, потому что в таком узком кругу – в вагоне было всего девять офицеров – мухлевать было невозможно. Тем не менее, хотя Сажин уже вызвал к себе неудовольствие остальных, он выигрывал и деньги брал. Денег у офицеров было мало! А какая в апреле этого года была эвакуация с основной базы Русской группы в Цзинани? Почти паника, когда подошли войска маршала Чан Кайши! Но нескольким десяткам офицеров удалось получить свои за много месяцев задержанные зарплаты у начштаба группы полковника Тихобразова. Враг наступал на город, а они штурмовали штаб группы. Вот эти деньги сейчас проигрывались и пропивались.
– Который час, господа? – не отрываясь от карт, ни к кому не обращаясь, спросил Сажин.
Через минуту кто-то ответил:
– Десять пополудни!
– Сейчас лаобайси́ны начнут предлагать! Чья очередь, господа, покупать ханшин?
Никто не ответил.
Сорокин видел это боковым зрением, он держался от соседей по вагону стороной, не пил и не играл. Таких, как он, было двое: он и ротмистр русской службы Виталий Евстигнеевич Борин, недавно сорвавший с себя подполковничьи погоны армии Чжан Цзучана. К Борину относились с пониманием, у него была большая семья, для прокорма которой он и пошёл воевать в китайские войска, – три старшие дочери и три маленьких сына. К тому, что Сорокин не пил и не играл, с пониманием относился только Борин и ещё один обитатель вагона, майор китайской службы кавалерист и сорвиголова Ставранский. Борин, потому что сам по себе был не транжира и вразумительный человек, а Ставранский – просто так. Как раз он-то проигрывал Сажину больше всех.
Сдвинулась дверь, и в вагон влез полковник Тихобразов.
– Господа! – обратился он, но никто в его сторону не посмотрел. – Вот-вот трогаемся! По имеющимся сведениям, нас повезут мимо Харбина до Цицикара. И только оттуда колоннами, обещали автомобили, после переформирования, – в Харбин. Обещали составить специальный отряд и предложили штат – 6 офицеров и 155 нижних чинов. Прошу, кто пожелает, подать в список!
Сказав это, он стал ждать, однако из девяти офицеров, которые находились в вагоне, никто не ответил. Тихобразов постоял ещё минуту, мотнул головой, как бы вправляя её в верблюжий воротник старой вытертой шубы, и спрыгнул.
– Хоть бы дверь закрыл! – пробормотал вслед ему Борин и поднялся. Кряхтя, на онемевших негнущихся ногах, он пошёл к двери.
– Шурочкин шлейф! – процедил сквозь зубы Порфирий Никанорович в адрес Тихобразова и треснул картой об ящик, заменявший обитателям вагона и карточный стол, и обеденный, и всю мебель.
– А вам какое дело, чей он шлейф? – не поднимая глаз, на одной ноте проговорил Ставранский и поверх сажинской карты тихо положил свои две.
– Да нет мне никакого дела, только немалая часть нашего с вами жалованья исчезла в её кошельке!.. – Сажин смотрел в карты то у себя на руках, то на столе. – А вы что, не знали?
– А вы бы не совали свой тыловой нос в чужие дела…
– Ах, вот вы как? А вот и нет вашего марьяжика, господин Ставранский! – пропел Сажин и треснул две карты на стол. – Извольте рассчитаться!
Ставранский полез в карман, и в это время в дверь вагона тихо постучали.
– Я возьму! – сказал Сорокин и перед тем, как встать, стал тереть затёкшие колени.
Сажин удивлённо посмотрел на него.
– Сегодня я заплачу за ханшин, господа!
Секунду назад, слушая перепалку лихого кавалериста Ставранского и тыловой крысы Сажина, Сорокин наконец-то понял, чего он хочет. Оказалось, что он хочет в баню с Миронычем, смыть с себя всё дерьмо, в которое он вступил два с половиной года назад, как на нечищеном полковом манеже у дурного командира.
– Что-то вас разобрало, господин поручик! – Сажин пересчитывал ветхие купюры мексиканских долларов, которыми офицерам Русской группы выплатили последнее жалованье. – Ещё партию, господин Ставранский? Ну и фамилия у вас, чёрт бы вас побрал, язык сломаешь! Или вы уже на мели?
Ставранский тихо, долго и внимательно смотрел на Сажина и вдруг округлил глаза и заржал:
– А я и был на мели! А мель не киль, и под нею не бывает семи футов! – Он повернулся к Сорокину: – Браво, Сорокин, а то ведь очередь была моя, но все мои возможности перекочевали в карман этого досточтимого господина! – Ставранский поднялся и подошёл к Михаилу Капитоновичу – Однако хам! – Он кивнул в сторону Сажина. – Вам ведь, Михаил, остался час, если сейчас тронемся, не так ли? Вы ведь с нами в Цицикар не поедете? Я вас правильно понимаю? – почти не шевеля губами, шептал Ставранский. – Отвальная? – Он показал глазами на кулак, в котором Сорокин держал деньги.
Михаил Капитонович молча кивнул.
– Я найду вас в Харбине? – спросил Ставранский.
– Скорее я вас найду!
Ставранский напоминал Сорокину его друзей, одновременно всех: юного Вяземского, неунывающего, весёлого Давида Суламанидзе и даже Штина. Сорокин познакомился со Ставранским в конце октября под Кайфэном. Бронепоезд «Пекин», на котором служил Сорокин, подбили, и его взял на буксир другой бронепоезд – «Тайша́нь». На следующий день в одном месте собралось уже четыре бронепоезда Русской группы. Пути перед ними были разобраны, их пыталась чинить команда передового, самого мощного бронепоезда «Хуна́нь», но кантонцы попали в паровоз, и «Хуна́нь» встал без движения. Высадился 105-й полк и наступал на противника, стрельба велась всеми и отовсюду, и не выдержал китайский полк – 106-й и побежал. Русских окружили, они пошли на прорыв, прорвались и через полмесяца достигли северной базы группы в городе Цзинани. Ставранский дрался вместе с Сорокиным, а Сажин всё это время сидел в тыловом штабе.
Ставранский и Сорокин понимающе посмотрели друг на друга, и Сорокин пошёл к двери.
– Давай! – сказал он державшему в руках две бутыли скалившемуся беззубому китайцу.
– И́гэ? Ля́нгэ? – спросил тот.
– Ля́нгэ! Обе давай! – сказал Сорокин, подхватил две бутылки и поставил их на пол.
– А дайте ему сапогом в рожу! – услышал он голос Сажина. – Ещё не хватало, этой косоглазой сволочи последние деньги отдавать!
Сажину повезло. За полгода, пока остатки Русской группы с немыслимыми остановками и задержками добирались до Харбина, главный китайский начальник маршал Чжан Цзолин несколько раз их разоружил, поэтому Сорокину не из чего было застрелить Сажина. Он обернулся, улыбнулся Сажину и промолчал.
Когда офицеры сели пить, Сорокин снова отказался и ушёл в свой угол. Он сел на голые доски, туда, где лежал его худой заплечный мешок, закутался в шинель, пытаясь уснуть, и попал под шквал издёвок Сажина. Из всех щелей и пробоины под потолком в вагон задувал декабрьский мороз, и Сорокин даже пожалел, что не выпил, чтобы согреться. Он уснул с единственной мыслью о том, что завтра он найдёт Мироныча, однако проснулся оттого, что по вагону гулял настоящий ветер. Он открыл глаза и увидел, что на чуть более светлом фоне открытой двери стоят согбенные Борин и Ставранский, в руках которых провисло человеческое тело.
«Сажин», – с улыбкой подумал Сорокин и сразу заснул.
В следующий раз он проснулся от тишины и звонких стуков. Это обходчики своими молотками проверяли состояние колёсных пар, и он понял, что поезд стоит где-то на путях уже в Харбине, и подумал, как он был прав, когда не стал пить. Он поднялся, прощально оглянулся на богатырский храп спавших офицеров, тихо приоткрыл дверь и спрыгнул на насыпь.
