Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

– Тебе, Коль, не влетит, что не был на демонстрации в городе? – спросил Демка.

– Отбрешусь. Был здесь с вами на митинге, и точка. Надоело. Чего я там не видел. Опять будут пьяные по улицам лежать.

– По радио речь Сталина слушали, – поделился Гришка, наливая в жестяные кружки. – И ничего особенного. Говорит как татарин и скушно. Повторяет по три раза, будто дятел долбит… За нашу настоящую, за мужицкую власть! – поднял он тост. – А не за эту…

Столкнув кружки, выпили.

– Наладился тут опять чекист ходить, – рассказывал Демка. – С Тараскиным в сельсовете бумажки сочиняет, дает кому ни то подписать и идет арестовывать.

– А церкву-то на кладбище взорвали, – повестил Гришка. – Две недели как.

После обеда до ранних сумерек старший Морозов снова пытался читать, но на душу ничего не ложилось, слова скользили мимо. Ему было мерзко. Неведомый чекист, терроризирующий мужиков, не выходил из головы. Братья оставались для него получужими, оттеплиться душой с ними не выходило. Портреты вождей победительно усмехались. Не выдержав, Морозов отвернул их к стенке. Ему не хватало умного, рассудительного, честного собеседника, опытного в жизни человека, которому можно выложить все свои потайные мысли и сомнения. Таким был арестованный карабановский священник отец Алексей. Трубой пониже и дымом пожиже – Андрей Кузьмич Артамонов, мужик хоть и не в меру балагуристый, но с головой.

Вспомнив о Кузьмиче, Морозов накинул телогрейку, влез в сапоги и пошел со двора. Сыпал снежок, первый в этом году, кружил по улицам студеный, выхолаживающий ветер. Через два проулка навстречу попалась хорошо захмелевшая двоица, шагавшая в обнимку для взаимной поддержки. Один оказался Тараскиным, второй же был в шинели и фуражке. «Мы крас-ные ка-ва-ле-ристы!..» – нараспев пьяно орали гуляки. Морозов оглянулся на них через полсотни шагов. Кавалеристы, на ногах едва стоявшие, завалились на лавку под чьим-то забором и примолкли, прижавшись друг к дружке, как хохлатки на насесте.

* * *

– Сознаются у вас враги? – Тараскин столкнул сержанта Горшкова со своего плеча.

– Поют, как Зиновьев и Каменев на суде, – встряхнулся тот. – Вот им, наверное, тоже натянули показания… И весь мир увидел их подлую вражью натуру!.. Я тебе стихи покажу… хорошие стихи… В «Комсомольской правде» к празднику напечатали. Там про меня и про… – Сержант выудил из-под шинели газетный обрезок. – Черт, не видно ни зги. Ну я так помню, слушай:

Ползут по оврагам, несут изуверы

Наганы и бомбы, бациллы холеры.

Но ты их встречаешь, силен и суров,

Испытанный в пламени битвы Горшков…

– Там, правда, стоял Ежов, я маленько поправил. Это ничего, товарищ Ежов не обидится…

Сержант вдруг насторожился, уставясь на противоположную сторону улицы, где какой-то мужик открывал калитку во двор.

– Чего-то зачастили гости на ночь. – Невзирая на хмель и слабость в теле, Горшков не терял служебной бдительности и вел счет. Вошедший во двор напротив был уже третьим. – А ну-ка пойдем, Родя! – Он спрятал вырезку со стихами под шинель.

Они пересекли улицу и спрятались за углом забора. Торчали только головы: повыше в фуражке, пониже в ушанке.

– А долго ждать будем, товарищ сержант? Замерзнем же, – заныл скоро Тараскин.

– Сколько надо, столько и будем! Мы в засаде, Родя! Тут явно враги сползаются.

К калитке от другого конца двора приблизилась еще одна темная фигура. Человек сторожился и оглядывался, и это подтверждало худшие подозрения Горшкова.

– Чей это дом?

– Не знаю, не видно, – беспомощно промямлил Тараскин. – А для чего они сползаются, товарищ сержант?

– Вот и узнаем.

Выждав еще несколько минут, Горшков решился. За это время никто больше в дом не проник. Значит, прикинул он, в избе самое меньшее четверо «гостей» и хозяева. Они могут быть вооружены и окажут сопротивление. Но на их, Горшкова с Тараскиным, стороне – фактор внезапности, сознание правоты и долга. В нескольких словах он проинструктировал напарника.

Сержант достал из кобуры револьвер и, чтобы прибавить обоим храбрости, прочел по памяти вторую строфу газетного стихотворения:

Раскрыта змеиная вражья порода

Глазами Ежова – глазами народа.

Всех змей ядовитых Ежов подстерег

И выкурил гадов из нор и берлог!

– Вперед!

Они вошли на двор и разделились. Тараскин поднялся на крыльцо и забарабанил в дверь:

– Милиция! Открывай!

Одновременно Горшков, заглянув в окно, выбил наганом стекло и страшно заорал:

– Всем сидеть, руки на стол! Дверь открыть!

Семь человек за столом беспорядочно повскакивали, двое заметались по горнице. Горшкову показалось, что они ищут оружие. Он выстрелил на опережение вверх, просунув руку между кусками оконного стекла. Тараскину тотчас открыли дверь, он ввалился внутрь. За ним в избу ворвался чекист.

– Нечистого-то принесло на ночь глядя, – охнула баба с кочергой у печи.

– Положь кочергу! – закричал на нее Горшков, и баба со страху обронила железный прут. – Ну! – обратился он к мужикам, хмуро и бессловесно взиравшим на происходящее. – Где план?

На столе лежали картонки с цифрами, на которых расставлены были деревянные бочонки. Мужики играли в лото.

– Какой план, пьяная твоя харя? – ответно рявкнул на чекиста тот, что сидел во главе стола, хозяин дома. – Окно ты ставить будешь и за стекло платить? Антошка, Яшка, ну-ка завесьте раму стеганиной, покуда избу не выстудило, – велел он молодым парням, видно, сыновьям.

– Но-но! Я при исполнении. – Горшков, таращась, взмахнул револьвером. – Где план, спрашиваю?

– Нету плана, товарищ сержант, – доложил Тараскин, осмотревшись в избе. – Только лотошные карты.

– Ты, Тараскин, скажи, какой план-то ему нужен, – осторожно поинтересовались мужики. – Может, что и сыщется.

– План покушения на товарища Сталина и советскую власть! – Горшков покачнулся, но ноги удержали. – Нету?

– Нету! – Тараскин заглянул под стол.

– Вот те на… – запереглядывались с хозяином гости.

– Не верю! Чего они ночью собираются и сидят, даже не пьют? – сосредоточенно мыслил Горшков, обращаясь к напарнику. – А ну, кулачье недобитое, вынайте ремни из порток! Тараскин, вяжи их ремнями!

Секретарь сельсовета и рад был исполнить приказ, но первый, к кому он приступил, отказался выдать ремень и даже пихнул в грудь, отчего легкий, худосочный Тараскин улетел к печи. Тем временем силы оставили сержанта: все ушло в порыв и штурмовой натиск. Он присел на лавку, чтобы передохнуть, но вдруг уронил голову и задремал. Тараскина же, догадавшегося пустить в дело собственный ремень, приголубила древком ухвата по темени хозяйская жена. Закрутившись винтом, он рухнул без чувств.

– Н-да-а… Чего делать-то с ими?

Старший сын хозяина, успевший с братом наскоро закрыть окно одеялом, подошел к спящему чекисту и принюхался.

– Разит сурово. До утра, могёт, не проснется.