Время умирать. Рязань, год 1237 - Николай Александрович Баранов

Оправдываться не было сил, да и не хотелось. Осаживать не в меру ретивых – тоже. Пусть их… Вот как обложат татары город, так все сами поймут и, может, простят…

Ближе к Спасской площади стало поспокойнее. Народ здесь живет непростой, потому по улицам не мечется, позакрывали ворота, выставили возле них охрану из вооруженной дворни и сидят себе за крепким тыном, ждут, что-то дальше будет.

Наконец добрались до великокняжеского двора. Основная часть Ратьшиного отряда прибыла сюда уже больше часа назад. Лошадей расседлали, обиходили, расставили по конюшням. Тех, кому в конюшнях места не хватило, привязали у коновязей, заботливо прикрыв попонами. Сами, слышно, набились в гридницу. Ужинают, должно. Ратислав со спутниками спешились. Выскочившие из людской служки приняли коней.

– В гридницу, – махнул рукой Ратислав и сам двинулся туда следом за своими людьми.

Княжья гридница была велика. Все четыре с небольшим сотни пришедших с Ратьшей воинов уместились. Еще и место осталось за длинными столами. У столов сновали десятка два дворовых девок, разнося заедки и жбаны с питьем. Ратьша по привычке присел на то место за столами, где по чину сиживал во время пиров. Вои из десятка, прибывшего с ним, расселись среди своих, кто где хотел. Первуша встал за спиной боярина, собираясь прислуживать.

– Садись рядом, – похлопал Ратислав по скамье. – Не чинись. Не на пиру, чай.

Чиниться Первуша не стал. Сел рядом с боярином, вздохнув облегченно: умаялся парень. Впрочем, как и все здесь сидящие. К ним тут же подскочили две девки, обдав запахом горячего женского пота – в гриднице было жарко натоплено, да и убегались, видать, – выставили на стол корчагу с парящим сбитнем и две кружки. Посунулись налить. Ратьша отмахнулся: сами. Девки исчезли, убежали за едой. Первуша разлил сбитень. С удовольствием отхлебнули горячего сладкого питья. Жидкость легко скользнула внутрь, отогревая съежившиеся от холода потроха. Хорошо!

Быстро опорожнили кружки, Первуша налил еще. В этот раз пили не спеша, смакуя. В кружках еще не показалось дно, а вновь появившиеся девки уже расставляли на столе заедки: резаную крупными кусками ветчину и осетрину, сыр, толстые ломти пшеничного хлеба, блюдо с мочеными яблоками и брусникой, что-то еще.

Только сейчас Ратьша понял, насколько голоден. Он накинулся на еду, едва успевая прожевывать, запивая сухомятку сбитнем. Первуша не отставал, отвлекаясь только на то, чтобы подливать себе и боярину в пустеющие кружки. Наконец оба насытились. Девки поставили на стол кувшины с бражкой и медовухой. Ратислав от тепла и сытости и так уже немного опьянел, но кивнул меченоше: наливай. Хотелось забыть хоть ненадолго о потерянных друзьях и побратимах, о грозе, надвигающейся на Рязань, о судьбе ее обитателей.

Первуша налил медовухи, выпили. Повторили. Тепло, поднявшись от живота, ударило в голову. Внезапно навалилась сонливость. Руки и ноги ослабели. Просто встать и то оказалось очень тяжко. Подниматься в свою каморку в терем сил не было. Ратьша все же сумел встать из-за стола, добрался до ближней стены и улегся на припасенное там сено, так и не сняв доспехов. В сон он провалился мгновенно и уже не слышал, как Первуша заботливо укрыл его налатником, а потом и сам прилег рядышком.

Первые татарские разъезды городовая стража засекла с дозорной башни наутро, чуть свет. Ударили в било. Им откликнулся набат с колоколен церквей и соборов. Вспугнутые, взметнулись в воздух вороны, закружились темными стаями над городом, каркая, словно пророча городу злую судьбину. Заскрипели закрывающиеся воротины в воротных башнях. С грохотом сомкнулись. Задвинулись тяжелые дубовые засовы. Стольный град Рязанского княжества садился в осаду.

Глава 18

Набат разбудил Ратьшу. Не сразу, но разбудил. Он с трудом – тело затекло – уселся в сене, послужившем ему постелью, потряс головой, приходя в себя. Огляделся. Приведенные им вои полегли спать, как и он вчера, прямо здесь, в гриднице, по большей части на свежем сене, набросанном у стен. Те, кто перебрал ночью с выпивкой или совсем обессилел, заснули прямо за столами, уронив головы на сложенные перед собой руки.

От звона колоколов многие начали просыпаться, встревоженно прислушиваясь. Другие продолжали спать. Не проснулся и Первуша. Только недовольно морщился от шума и причмокивал губами. Хоть и не до смеха, а Ратьша легонько улыбнулся, глядя на своего меченошу. Жалко было будить, но надо. Ратиславу пора к князю, не оставлять же парня здесь, потеряет своего боярина, расстраиваться будет.

Ратьша легонько потряс Первушу за окольчуженное плечо. Тот мотнул головой, повернулся на другой бок и продолжил спать. Боярин уже чувствительно ткнул его кулаком между лопаток.

– Вставай, воин! Пора!

Меченоша уселся на соломе, непонимающе хлопая белесыми ресницами. Глянул на Ратьшу, тряхнул головой, растер лицо ладонями. После этого посмотрел на своего боярина уже осмысленно. Спросил глухим со сна голосом:

– Что, пора?

– Пора, – похлопал его по плечу Ратислав. – Пора. Слышишь набат? Татары, видно, показались. Сейчас сходим на стену, глянем, что там и как снаружи. Потом малость приведем себя в порядок – и к великому князю, обсказать наши дела последние. Ну а потом он нас, должно, к какому-нибудь делу приставит.

Первуша кивнул и одним рывком встал на ноги. Поморщился, потер бок.

– Болит? – спросил Ратьша, имея в виду полученную парнем рану.

– Немного, – виновато улыбнулся тот.

– Не дергает? Жара нет?

– Нет, ничего.

– Ну ин ладно.

Ратьша тоже поднялся, и они двинули к Оковской стене, ближней к Спасской площади. Там поднялись на угловую башню Столичного града, Северо-Западную, от которой отходила, пересекая глубокий ров, стена, соединяющая Столичный град с градом Средним. Была эта башня высока. Выше ее только Дозорная, та, что стоит на самом высоком месте города, рядом с Полуденными воротами.

Взобравшись на дозорную башенку, венчающую четырехскатный шатер Северо-Западной башни, осмотрелись. Снег, валивший с вечера, прекратился. Поднявшийся ночью юго-восточный ветер разогнал тяжелые тучи, висевшие низко над землей последние несколько дней. На восходе за куполами городских храмов, за высокими крышами боярских теремов и гребнем восточной крепостной стены поднималось бледное холодное солнце. Мороз усилился, и мелкая изморозь, висящая в воздухе, празднично сверкала в лучах восходящего светила.

Над заснеженными крышами городских домов поднимались столбы дыма от очагов и кузнечных горнов. Саженей на десять дым поднимался ровно, защищенный от ветра городскими валами и стенами. Выше ветер подхватывал его, перемешивал в бело-сизое облако и сносил за Оку, вытягивая длинной размытой полосой, теряющейся где-то за мещерскими лесами.

Внизу, прямо под башней и крутым