Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Потом нас на поезде перевезли в Токио, по-старому этот город назывался Эдо. На нас на всех произвёл очень большое впечатление поезд. Как мы ездили в России, я уже почти не помню, был маленький, что такое китайские поезда, ежли это не международный экспресс, не мне тебе рассказывать – толпа, вонь и грязь, но весело. А японский поезд, а ехали мы третьим классом, – это чистота, порядок и тишина, только играют дети, но и то – тихо. Наташа сказала, что в этом поезде она могла бы ездить беременная всю жизнь. Она на таких месяцах, что стала очень ко всему чувствительная. А Серёжа молодец, он про женщин знает всё.

В Токио мы приехали к ночи, и нас сразу поселили в портовой гостинице, рядом с карантином. Про то, что мы увидели утром, рассказывать не хочется – от Токио и Ёкогамы ничего не осталось. Рядом, очень близко, почти вплотную соседствуют два города: Токио и Ёкогама. 1 сентября прошлого года тут было землетрясение, и от города ничего не осталось. Дело не только в том, что разрушились дома. Надо знать, что японцы строят дома из дерева, бамбука и бумаги. Каменных домов немного, в основном это присутствия или военные казармы, ещё заводы и фабрики. В японском доме нет печки, как у нас, которая обложена камнем, или каминов, у них жаровни, где готовят еду и от которой обогреваются. В японском доме только одна комната, и они все там спят, жаровня открытая. И когда землетрясение произошло – все эти дома загорелись и сгорели почти дотла. Прошел год с небольшим, они многие уже отстроились, но кругом так много пепелищ, что впечатление было не как от нового города, а как от сгоревшего старого. Говорят, что заживо сгорело около полумиллиона человек, и женщин и детей. До сих пор на это страшно смотреть. Наши женщины, когда это увидели, то до самого отплытия не выходили из гостиницы. Поэтому в итоге Япония произвела на меня и на всех нас самое тягостное впечатление.

10 сентября нас посадили на пароход компании Pacific и мы поплыли, хотя моряки говорят – пошли, в Америку. Если из Тяньзина в Нигату мы шли два дня, то тут – почти три недели. Вышли из Токио рано утром, причалили в Сиэтле поздно вечером, и письмо я начал тебе писать сегодня, в последний день плаванья, потому что только сегодня прекратился шторм. Начался он наутро следующего дня после отплытия из Токио. Вот тебе и Тихий.

В пути случился такой трагический момент – что-то случилось в машине, и нас несло на север почти два дня и две ночи. Стало очень холодно. В эти дни мы допили весь коньяк Алексея Валентиновича, даже Наташе Серёжа рекомендовал, чтобы не было переохлаждения. Потом, слава Богу, нашлись наши механики, которые помогли американским, и им сразу предложили работу. Говорят, что западный берег Америки и Канады ещё малонаселён, и у них требуются квалифицированные специалисты. Жаль, что я не механик.

Было очень тяжело, когда был шторм. Особенно было тяжело Марии Сергеевне и Полининой бонне Глафире. Серёжа от них почти не отходил, отпаивал какими-то китайскими каплями. Почти ничего не ели. Все изблевались и истощились. Наташа ела за всех, а Полинушка даже не кричала, только улыбалась.

На пароходе плывёт много еврейских семей. И такое впечатление, что они что-то тайное везут, что-то очень секретное. Но женщины, конечно (дам не много, все в первом классе), между собою разговаривают, и поэтому известно, что в Америке самые богатые люди – евреи. Всё государство разговаривает на английском языке, а самые бедные – ирландцы. Сюда бы покойного твоего Иванова, он бы себя чувствовал, как фиш-пэй до духовки, помнишь шутки Гвоздецкого? Что-то я покойников вспомнил. К добру ли!

Всё. Заканчиваю. Говорят, что здесь карантин и таможня займёт недели две, а дальше многие уже получили телеграфы от агентов тех фирм, которые вербовали в Харбине. Они сообщают, что нас тут ждут. Нас тоже.

Мишель, как там наш Давидушка?

Передай ему наш большой привет от всех нас и наилучшие пожелания, а лучше покажи это письмо. Вы там рядом, поэтому – что я пишу тебе, то же и ему.

P. S. Жалко, что не сделали фотокарточку в Японии. В Нигате мы немного растерялись, всё же новая страна, а в Токио было не по себе. И на вывесках их ни черта не понять. Из Америки пришлю. Или уже из Канады.

Тебе передает привет Алексей Алексеевич Рейнгардт, он помнит тебя по обозу около Иркутска и очень тобой интересовался, как у тебя дела, еще просил передать привет журналисту Иванову. Они вместе воевали в Гражданскую. Он со своей женой через Канаду хочет уехать в Германию или в Латвию, и избрал вот такой длинный путь. Говорит, короче не получается. А ещё он просил, если ты их сможешь найти в Харбине, передать привет капитан-лейтенанту Арцишевскому, Антону Генриховичу, у него вроде родился сын Сережа».

Письмо Штина

[5]

«Здравствуйте Мишель! Доброго Вам дня!

Последнее время пока был в Харбине, приобрёл привычку общаться с Вами, поэтому, не преследуя никаких целей, шлю Вам свои дневниковые или путевые заметки. Сохраните.

Эхо, 30 июля 1924 года. Служба у меня не очень утомительная, через день – дежурства на станции, да для вида осмотр какого-нибудь поезда – вот и все наши обязанности железнодорожной полиции. На больших станциях, особенно на Восточной линии, полицейские имеют порядочный фацай от разных контрабандистов и торговцев опиумом. А тут ровно ничего, кое что, конечно перепадает, но по сравнению с другими – пустяки, что и в счет нечего принимать.

Эхо, 2 августа 1924 г. Ходили на охоту. Она здесь хорошая. Много водится тут фазанов вдоль речки, а по сопкам водятся козы. Убили трех фазанов – петуха и двух курочек. Завадский, тот только живет охотой, каждый день этим занимается, с утра уходит и приходит к вечеру. Приносит штук восемь фазанов каждый раз прямо к поезду и продает в вагон ресторан по 70–80 центов за пару. Смотришь, в день два-три доллара зарабатывает. Но он убивает и коз, а они стоят семь-восемь долларов. Говорит, что хочет накопить на билет и уехать в Австралию.

Эхо, 5 августа 1924 г. Никогда в жизни не писал дневников, а вот тут от скуки, что ли, иногда беремся писать. Ходили с Верочкиным на охоту, всего взяли 15 фазанов, он – девять, а я – шесть. Еще я не нашел двух своих подранков.

Курочки служит на опытном поле фотографом и еще конторщиком. Получает 40 золотых, но у него семья большая, жить тяжело, вот и подкармливается охотой.

10 августа 1924 г. Эхо, КВЖД. Пригласила учительница Б. О-ская обедать. Я подарил ей фазанов. Она живет тут с матерью и сынишкой. Муж остался где-то в России. Она – довольно интересная женщина, за ней тут многие ухаживают. Начальник школы – некий Михно – он тоже, кажется не без греха, к Б. О-ской.

За обедом говорили, что у СССР с Мукденом есть договор, по которому КВЖД передадут в управление большевикам. Если это случиться, то никто не знает, что будет дальше. Хорошо, если нас только погонят отсюда, а если будет хуже? Куда теперь побежишь-то?

12 августа 1924 г. Эхо, КВЖД. Сегодня порядочно выпили с Т-вым. Он, кажется, сильно влюблен в Б. О-скую, все ее подкармливает, провожает, исполняет все ее поручения, вроде, как на побегушках. А она – то с ним, то с Михно, то еще с другими кокетничает, а сама – как будто ничего, вид такой невинный. Почти святой… Но все-таки она симпатичная, как и ее мать. Но еще дело в том, что здесь место-то глухое, никаких других женщин тут нет, попалась одна интересная женщина, да еще на холостом положении, вот за ней все и ударяют, а ей – тоже развлечение.

15 августа 1924 г. Эхо. Кажется вопрос с приходом большевиков – решенный. Белых, конечно, всех отсюда попрут. Будут реформы и в железнодорожной полиции, и многих из нас тоже уволят. Боюсь, что в первую очередь это коснется меня, поскольку тут всех заменяют китайцами. И полицейских русской железнодорожной полиции, и поселковой… Поеду к Нечаеву в армию Чжан – Зу-чана, все равно терять нечего.

1-го сентября 1924 г. Эхо, КВЖД. Уволили. По всей линии сократили несколько русских полицейских и в это число попал я. Ничего не поделаешь, чтобы особенно огорчаться не могу сказать, человек я одинокий, терять мне нечего. Пока буду жить в пустой сторожке на опытной пасеке, в двух верстах отсюда, мне уже разрешили. Буду охотиться, сейчас как раз самая хорошая пора, а потом поеду в Харбин и наймусь к Чжан-Зу-чану, У меня Георгиевский крест за Германскую войну и роту дадут же?

2 октября 1924 г. ст. Эхо, КВЖД. Как публика меняется: говорят, что у многих уже заготовлены на «всякий» случай советские паспорта. Некоторые уже начали явно отмежевываться от «белых» и их сторониться! Эх, и сволочь же все какая. Пойду в армию, не могу всего этого видеть – тошно как-то.