Этот маленький город - Юрий Николаевич Авдеенко
– Передай трубку Лукьянову, – распорядился Жуков. Он хорошо знал комиссара по Одессе, дружески спросил: – Что там у тебя, Миша?
– Опасно, товарищ адмирал.
– Ишь ты! – Жуков помолчал. – Немцев не видно?
– Не видно.
– Выезжай на перекресток дорог Шаумян – Садовая – Папоротная. И жди меня. Я скоро буду.
Штаб ТОРа помещался в каменном здании с затейливыми балконами, где до революции была больница акционерного общества, а перед войной – гостиница моряков.
Машина стояла перед подъездом. Жуков, его адъютант и начальник штаба сели в машину и поехали в сторону Майкопского шоссе. Адмиралу почти ежедневно приходилось ездить этой дорогой, и он с горечью отметил, что толпа кубанских беженцев, двигающихся по шоссе, нисколько не редеет. Шли женщины, дети, старики… Изможденные, усталые, голодные…
Немецкие летчики приноровились расстреливать беззащитную колонну. И Жуков распорядился прикрывать дорогу всеми видами противовоздушной защиты, которую можно высвободить из города.
Старший политрук Лукьянов, невысокий, большеголовый, как и приказано, ждал адмирала на перекрестке. В машине комиссар рассказал подробности, о которых умолчал по телефону. Брешь в обороне обнаружил командир первого НП сержант Напсо. Каждая батарея имела три штатных НП в составе отделения, которые выставлялись за двадцать пять – тридцать километров от батареи на самолетоопасных направлениях.
Первый НП 97-й зенитной батареи был оборудован близ поселка Шаумян. И возглавлял его местный парень из села Большое Псеушко, привыкший к горам, умевший в горах видеть и читать их, как книгу.
Бдительность – это не только слово и не только пожелание. Бдительность – это святая святых войны. У человека, выросшего в горах, где опасности и неожиданности способны объявиться в любое время, бдительность заявляет о себе осторожностью, наблюдательностью, собранностью. Жуков знал Али Напсо еще по Одесской сержантской школе. И знал, что у парня именно такие качества.
…Офицеры вышли из машины, потому что дороги дальше не было, и полезли в гору, хватаясь за жесткий кустарник, пахнущий пылью и сухим листом, горьковато и резко. Солнце светило им в спины. Смотреть вперед было хорошо.
Напсо встретил их и доложил, как положено. Жуков пожал ему руку. Сказал:
– Значит, пусто вокруг, Али Татуович?
– Пусто, товарищ адмирал.
Сели на лошадей. И долго ехали по хребту, потом спускались в лощины, поднимались вверх по склонам… Последние сомнения отпали – примерно на протяжении тридцати километров фронта не существовало. Если бы немцы бросили в эту брешь хотя бы полк, через час бои шли бы на улицах Туапсе… Жукову стало ясно: командующий 18-й армией Камков[13] потерял связь с левым флангом.
– Дай я тебя, брат, обниму, – сказал Жуков. И обнял сержанта Напсо.
Еще до наступления сумерек в район бреши были выдвинуты 396-й батальон, 83-я и 255-я бригады морской пехоты. Для усиления их огневой мощи со станции Шепси прибыла 16-я железнодорожная морская батарея.
3
В конце апреля погода внезапно испортилась. Дождь дробно стучал по юным листьям, морщинистым камням и новенькой крыше дома Мартынюков. Цветы сирени, росшие на высоких зеленых кустах, освежели под дождем, и в саду очень приятно пахло.
Они давно не видели такого стойкого проливного дождя. Он буйствовал и ночь, и день, и вторую ночь, и второй день. А все обносились за войну. И с обувью было особенно плохо. Жора клеил галоши Нине Андреевне, Степану и Нюре; но, может, клей был плохой, может, бывшему шоферу, который уже больше недели жил у Мартынюков, не хватало умения – только все равно женщины возвращались вечерами с мокрыми ногами.
Ботинки Степана тоже дышали на ладан. И если в сухую погоду в них еще позволительно было походить по двору, то в мокроту они расползлись бы сразу, словно промокашка. Спасибо, солдатские сапоги – подарок Иноземцева и Журавлева, – не будь их, Степке только бы и оставалось, что сидеть днями у окна, глядя на склон горы, грязно-серый, точно шкура линявшего шакала.
Шакалы приходили, едва наступали сумерки. Зима подтянула им животы. И они приходили к самым домам. И выли требовательно и нахально…
Нине Андреевне поручили сделать доклад для сотрудников по случаю Первого мая. Она никогда раньше не делала докладов и не знала, как приступить к делу, с чего начать.
Вечером Нина Андреевна, Степка, Нюра, Жора сидели вокруг стола в тети-Лялиной квартире. Перед матерью лежал лист желтоватой оберточной бумаги. В руке она держала карандаш.
Жора предложил:
– Начать лучше всего с переломного момента в боях за Туапсе. Прямо так и записать. «Двадцать пятая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции и выступление Верховного Главнокомандующего товарища Сталина вдохновили советских людей на новые боевые подвиги».
– Хорошо, – сказала Нюра.
– Я первым докладчиком в гараже слыл, – ответил бывший шофер и продолжал: – Двадцать шестого ноября сорок второго года войска Черноморской группы перешли в наступление и двадцатого декабря окружили и полностью разгромили немцев на горе Семашхо.
– А может, не полностью? – с сомнением спросила Нина Андреевна.
– Кашу маслом не испортишь, – махнул рукой Жора.
– Мама, – сказал Степка. – Нужно подробнее остановиться на Ноябрьских праздниках. Сравнить, как тогда было и как сейчас.
Степка хорошо помнил тот холодный осенний день…
В городе вывесили флаги. Их прикрепили через каждые сто метров на стенах уцелевших домов и на стенах, за которыми домов больше не было.
Ветер трепыхал полотнища. Они то вертелись, то вздрагивали, то громко хлопали. И беспокойством своим, и яркостью оживляли улицы. Так их могли еще оживить только дети.
Ломоть оштукатуренной стены, почтовый ящик с тусклым латунным гербом. И яркий красный флаг… Это нельзя представить. Это нужно повидать. Очутиться в той обстановке, пережить ночные тревоги, дневные налеты…
7 ноября 1942 года немцы бомбили город жестоко.
Эти дни Мартынюки снова провели на Пасеке. Едва вышли на окраину Краянска, ступая в гору по узкой глиняной канавке, поравнялись с первым домом, возле которого тоскливо блеяла коза цвета облущенных подсолнухов, как над городом взвыли сирены. Море под низкими тучами было пасмурным, и волны круто наваливались на мол, выплевывали брызги. Белые, без всяких солнечных бликов…
Самолеты легли, как буквы. Маленькие черные буквы на блеклом небе. Они появились одновременно с пяти сторон. Зловещая звезда выросла над городом. И концы ее явственно сближались. Монотонный, въедливый гул усиливался с каждой секундой. И самолеты больше не походили на буквы. Обыкновенные самолеты с черными крестами на крыльях, нормальные, не похожие ни на коршунов, ни на акул.
Белые одуванчики – зенитные снаряды разрывались очень красиво – покачивались в воздухе. Но самолеты не меняли курса.
Любаша тогда насчитала их сто пять.
Потом один самолет внезапно разломился на части. Два
