Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Журналист Ива́нов хочет встретиться с вами, чтобы написать статью о деле с хунхузами.

– Слышал о нём, но не имею чести быть лично знакомым. Думаю, что этого делать пока не следует, хунхузов много, кто-нибудь пожелает отомстить, и снова будут жертвы. Мы сделали своё дело, и баста, до следующего раза. Думаю – так!

1924 год. Лето. Странные обстоятельства

Михаил Капитонович торопился в ресторанчик «Таврида», располагавшийся недалеко от набережной, чтобы встретиться с Вяземским и Суламанидзе. Он шёл и вспоминал только что закончившийся разговор со Штином.

«Почему он стал говорить о Распутине? – думал Михаил Капитонович. – Какая связь? Потом сам сказал, что никакой! И вдруг вспомнил про Ли Чуньминя, а тут какая связь?.. С графом Келлером понятно, тот не поддержал отречения, а солдаты не поддержали его… А Янко не поддержал Штина? Так, что ли, получается? А в 16-м в центре гнева в Петрограде оказался Распутин, из народа, так? Тут вроде сходится… А – Ли Чуньминь?» Здесь у Михаила Капитоновича не сходилось.

Он шёл и обмахивался шляпой. Последние дни стояла жаркая погода и не было дождей, поэтому мостовые были сухие и ветер поднимал столбы пыли, они завихривались и серым слоем оседали на зелени. Михаил Капитонович мельком глянул на шляпу и с неудовольствием отметил, что тулья у полей пропиталась потом и на ленте появилась тонкая серая неопрятная полоска. У него проскочила мысль, что это, должно быть, нестрашно, потому что при желании ленту можно заменить, но было неприятно, потому что шляпа всё же была новая, красивая, и её было жалко.

Он почти бежал по Участковой, он не любил опаздывать, и впереди показалась вывеска и крыльцо ресторана «Лотос», в котором они обедали с Ивановым и где он не был после его смерти. Он свернул на Сквозную, пересёк Новоторговую и, когда уже подходил к Китайской, вдруг увидел две знакомые женские фигуры. Он узнал их – это были Юля и Леля, и они шли в том же направлении. Михаил Капитонович в нерешительности замедлил шаг, он не знал, что делать: если обгонять, то надо или сделать вид, что не заметил, или остановиться и поздороваться. Ему не захотелось ни того ни другого. Леля ему положительно нравилась, он это понял за прошедшие дни. Он был не прочь с ней увидеться, но не знал как – как сделать так, чтобы увидеться, вроде бы невзначай, но так, чтобы он был к этому готов и чтобы при этом никого не было. Он был уверен, что сможет объясниться по поводу своего поведения в то воскресенье, в конце концов, он занятой человек и мало ли о чём он был вынужден думать, ведь… он же служит в полиции. Мысль о полиции совсем остановила Михаила Капитоновича, и он задумался. Вдруг в голове вспыхнула другая мысль, которая показалась ему неприятной: «Почему когда я увидел Лелю, то подумал про полицию, а не подумал про Элеонору?»

Он повернулся в обратную сторону; вернулся на Новоторговую и пошёл по ней. В жизни у Михаила Капитоновича было всего две женщины, но они были не в счёт – это были полячки. Это было удивительно – за полячками не надо было ухаживать и добиваться их, всего-то надо было предложить деньги. И не нужны были публичные дома. Офицеры в его полку даже шутили, что полякам вовсе не нужны публичные дома. Эти полячки не могли быть включены в реестр мужских побед Сорокина.

«Я ничего не написал Элеоноре про Гражданскую войну!»

То письмо, которое он начал в поезде, он закончил через три дня, когда вернулся с разъезда, но ничего не написал из того, о чём просила Элеонора, а надо написать, ведь она ждёт. Но что писать, он пока не решил.

Детство Михаила Капитоновича кончилось, как только он поступил в военное училище. Младший брат Ваня им гордился, мать не знала, куда себя деть, и ломала руки; патриотически и державно настроенный отец молчал и сопел, а в зеркало Михаил Капитонович видел, как он крестил его в спину и прижимал к себе мать. Война началась ещё по дороге: во время недельной стоянки на станции взбунтовалась маршевая рота и офицеры и солдаты стреляли. В марте он попал на настоящую войну в артиллерийский дивизион пехотного полка, занимавшего позиции на левом фланге Западного фронта, на самом стыке с Юго-Западном. Полк был боевой, с любимым командиром, ходил в атаки, оборонялся, его дивизиону трёхдюймовых пушек не один раз приходилось отбиваться от противника в рукопашной, но в ноябре 1917 года солдаты дезертировали. В декабре Михаил Капитонович оказался в Москве в самый разгар восстания. Он ещё не осознавал, что это такое, и всеми силами рвался в Омск. Ему повезло, и в феврале 1918 года он обнял родителей и брата. Потом было отступление, эшелон, беженцы, встреча с Элеонорой, потеря её и вот – Харбин. Что писать о Гражданской войне? Думая об этом, Михаил Капитонович дошёл до Коммерческой, повернул налево, пересёк Китайскую и услышал за спиной:

– Михаил Капитонович!

Он вздрогнул и обернулся – к нему навстречу шли Юля и Леля. Юля улыбалась широко и очень приветливо и сказала неожиданное:

– Вы, Мишель, идите, а нам ещё надо заглянуть к портнихе, это недалеко!

Леля на Сорокина не смотрела, она всё время смотрела по сторонам, и он вздохнул.

– Ну что вы, Миша, правда, мы недолго! – сказала Юля, и они пошли.

Михаил Капитонович остался стоять, он был в недоумении: «А разве они знают, куда я иду?»

Ресторанчик «Таврида» располагался в неглубоком полуподвале – всего три ступеньки, Давид уже сидел за столом. Он увидел Сорокина и махнул рукой. Сорокин сел и удивился – Суламанидзе был задумчивым и молчал, – такого ещё не было. Михаил Капитонович подумал, что, может быть, у него не очень хорошо идут дела. В середине весны Давид снял небольшой домик с садом на самой окраине полупригорода, полудачной Моцзяговки, построил коптильню и уже снабжал несколько средней руки ресторанов на Пристани, доход был вполне приличный, и он собирался расширить дело, а для начала выкупить этот домик. Тогда, по словам самого Давида, один из банкиров, членов грузинского землячества, даст ему кредит и его дело… Здесь Давид закатывал глаза, делал мечтательный вид и глубоко вздыхал. Михаил Капитонович, зная гордый характер друга, решил ни о чём не спрашивать.

– Только что встретил Юлю и Лелю, – сказал он, но Давид смотрел перед собой с таким видом, что Михаил Капитонович подумал, что, наверное, он пересчитывает в голове большие числа.

– Да? Это – хорошо! Значит, не опоздают, – медленно и как бы в пустоту произнёс Давид.

– Ты знаешь, что они идут сюда? – спросил Сорокин.

– Конечно! Я же их пригласил… – сказал Давид и как будто взорвался. – Ты ведёшь себя, как гимназист… Мы немного посидим вместе, а потом уйдём, а ты останешься с Лелей… и вы обо всём договоритесь! Твоя англичанка всё-таки очень далеко, и, вообще, я удивляюсь вам, русским… Михаил Капитонович был ошеломлён.

– Знаешь, Мишя!.. – Давид снова стал самим собой, наверное, он перестал пересчитывать в уме большие числа. – Я удивляюсь, какие вы нерэшительные с женщинами! Ми совсем другие! Нас по-другому воспитывают… Теперь Сорокин всё понял, но промолчал.

– Нас знаешь, как воспитывают?

Сорокин смотрел на Давида, у него стал появляться интерес.

– Што молчишь?

– Да так! Слушаю! – Михаил Капитонович развёл руками и удержался, чтобы не улыбнуться.

– Мой папа, когда мне исполнилось пятнадцать лет, хотел повезти меня в Москву, в самый дорогой и шикарный публичный дом. Так сделал его отец! Когда папе было пятнадцать лет! Дядя отговорил, сказал, что надо в Ростов, сэйчас из Москвы в Ростов приезжают, чтобы… сам понимаешь…

Мат плакала… но ми ей ничего не сказали…

«Как – это? – подумал Сорокин. – Матери ничего не сказали, а она плакала!» – и снова удержался, чтобы не улыбнуться.

– А там, знаешь… – Давид вдруг замолчал, и кожа на его лице приобрела густой оттенок. – Ах! Што говорить… там… – Он прервался и стал шевелить растопыренными пальцами. – Там…

Чтобы не рассмеяться, Сорокин спросил:

– Как её звали?

– Кого?

– Ну, ты сам говоришь, что там…

– А! Изабелла! Или Жанетта! Их было несколько! Што ты на меня так смотришь? Нэ вэришь?

– Верю, Давидушка, верю, – примирительным тоном ответил Михаил Капитонович, а сам подумал: «Врёт, но краснеет! В каком году тебе было пятнадцать лет, в 17-м? А до того ли было в 17-м? А может, и не врёт!» Когда эта мысль посетила Сорокина, он понял, что практически ничего не знает о своём друге.

– Уфь, какие били женщины, огонь! С тех пор ни одной лучше не было!

«Вот тут не врёт! – всё ещё сдерживая улыбку, подумал Михаил Капитонович. – Потому что, скорее всего, их просто не было».

По лестнице спускались Гоша, Наташа, Юля и Леля. «Ну вот! Не дали Давиду высказаться!..»

Сидели действительно недолго. Сначала под благовидным предлогом распрощались и ушли Давид и Юля, а через некоторое время Георгий и Наташа. Сорокин, когда друзья вставали и начинали объяснять какие-то свои необходимости и дела, внутренне вздрагивал, он ждал, что с ними поднимется и Леля, но она сидела, и продолжала сидеть, когда ушли Георгий и Наташа.