Время умирать. Рязань, год 1237 - Николай Александрович Баранов

– Всадник едет с полудня, – спрыгнув с заиндевевшего коня, сообщил он вышедшим на крыльцо князю и воеводе степной стражи.

– Далеко? – спросил Ратьша.

– Верстах в десяти был, когда я сюда выехал. Лошадь с ним вьючная. С поклажей какой-то. На татарина аль половца не похож. Наши навстречу поехали, а меня к вам послали.

Сердце почему-то тревожно сжалось в груди Ратислава. Он глянул на Олега.

– Едем встречь?

– Едем, – кивнул князь. Лицо у него тоже стало неспокойным.

Быстро оседлали лошадей и помчались на полдень, вздымая снежную пыль. С собой взяли десяток Олеговых гридней. Скакать пришлось не слишком долго. Скоро у окоема замаячили всадники. Еще немного времени спустя их стало можно посчитать: семеро и вьючная лошадь. Шестеро – это дозорные. Кто же седьмой? Ратьша с Олегом еще пришпорили коней. Когда до подъезжающих оставалось с сотню саженей, перевели скакунов на рысь, а потом на шаг. Дозорные ехали медленно, сняв шлемы с подшлемниками и опустив головы. В груди у Ратьши захолонуло.

Когда до дозорных осталось двадцать саженей, Ратислав наконец узнал седьмого всадника, того, что приехал из степи. Он был простоволос и легковато одет для поздней осени. Борода и волосы на голове всклокочены и слиплись от замерзшей крови. Только потому Ратьша и не узнал сразу Опоницу, Федорова пестуна, обучавшего княжича, да и Ратислава с Олегом, когда они еще жили при дворе великого князя, воинской премудрости. А еще Ратьша увидел, что везет вьючная лошадь.

Лошадь, которую вел в поводу пестун князя Федора, оказалась не вьючной, верховой. Под седлом и с уздой. Через седло было перекинуто мертвое тело, закутанное в красный княжеский плащ – корзно. Ратьша и Олег спрыгнули с коней и бегом бросились к Опонице. Остановились в паре саженей.

– Кто? – одними губами произнес Олег.

Опоница отвел глаза, опустил голову.

– Федор? – Ратислав спросил это громко, звенящим от напряжения голосом.

Княжий пестун горестно кивнул, с трудом слез с седла, поклонился боярину с князем, сиплым, простуженным голосом сказал:

– Не уберег, карайте.

Ратьша обогнул повесившего голову Опоницу, подошел к лошади с телом, положил руку на припорошенный снегом плащ, туда, где должно было быть плечо Федора, сжал пальцы. Плечо оказалось каменно-твердым и холодило вроде бы даже сильнее снега, лежащего на нем. Не хотелось верить, что перед ними промороженное и скрюченное тело того самого Федора, с которым они еще отроками носились по рязанским улицам, слетали на санках по окскому откосу, скакали на горячих жеребцах по полям и лесам, преследуя дичь.

Ратислав отнял руку, оглянулся на стоящего рядом потрясенного Олега. А ведь ему еще тяжелее, подумалось. Ратьша со смертью по роду службы сталкивается постоянно, в том числе со смертью близких людей. Олегов же удел далеко от степной границы, половцы туда доходили в последний раз еще до его рождения. В общерязанские походы он, конечно, хаживал, но смерти друзей вот так близко не видел ни разу.

Проглотив колючий комок в горле, Ратислав приобнял Олега за плечи, развернул его и повлек к почуявшим смерть храпящим жеребцам. Помог взобраться в седло, поддержав стремя, похлопал по бедру. Шепнул:

– Крепись, князь, на тебя гридни твои смотрят.

Вскочил в седло сам. Повернулся к дозорным. Приказал:

– Возвращайтесь на место. Следите во все глаза: татары могут в любой миг нагрянуть. Коль все будет тихо, на закате снимайтесь и уходите через лес к нашим. Мы к тому времени, должно, уже через лес идти будем. Ступайте.

Дозорные развернули коней и порысили в степь. Теперь Ратислав обернулся к Олеговым гридням.

– Тело князя везите в деревню. Там в тепло его определите. Как оттает, обмойте, уложите, как положено. Носилки соорудите. На них повезем. За пестуном его присмотрите. В баню сводите, накормите. Ежели ранен, перевяжите. Едем, Олег. Тут уж ничем не поможешь. – Ратьша хлопнул побратима по спине. – Едем. Собираться надо. Уходить отсюда. Ждать теперь больше некого.

Собрались быстро, ведь готовились к выступлению для похода к Онузле. Задержались из-за тела Федора. Пока оно оттаяло, пока соорудили носилки для перевозки между двумя лошадьми. Выехали только после полудня. Войско растянулось по узкой лесной дороге длинной змеей. Федора везли в середине колонны.

Ратислав проверил, прежде чем тронуться, все ли ладно сделали. В избу зашел, когда князя обмывали. Осмотрел тело. Лицо, к счастью, не пострадало. Имелась большая рубленая рана между плечом и шеей, нанесенная сзади. В этом Ратислав был уверен: в ранах он толк знал, насмотрелся. Рана оказалась смертельной, но умер Федор не сразу, потому, уже упавшего ничком, его кололи копьями в спину. Ратьша насчитал двенадцать ран. Долго мучиться побратиму не дали.

Обмыв, Федора обрядили в запасную одежду, расчесали волосы и бороду, сложили руки на груди. Вынесли на улицу, уложили на подготовленные уже носилки, закрепленные меж двух лошадей. Прикрыли с головой Олеговым запасным корзном. Так он сейчас и ехал в окружении гридней.

Сам Олег, Ратьша и отмытый, согревшийся, перевязанный и накормленный Опоница ехали в голове войска. По возвращении в деревню Ратислав заставил Олега выпить пару полных чаш крепкого заморского вина, красного, как кровь. После того словно закаменевшего князя переяславского вроде чуть отпустило. Во всяком случае, он мог слушать рассказ Опоницы и даже задавать тому вопросы. А рассказал князев пестун вот что.

Приняли их татары спервоначалу и впрямь неплохо. Федора, князя Романа и их ближников поселили действительно в юрте, крытой белым войлоком, в центре стана, что у татар почетно. Воинам охраны рядом жить не дали, определили их на житье на окраине лагеря. Жили те в своих же шатрах под надежной охраной. Сразу по приезде Роман начал завязывать знакомства с полезными людьми из ханского окружения, в чем ему здорово помог Онгул. Раздарил князь кучу подарков и подружился через то со многими.

На пятый день их допустили в ханскую юрту, огромную, поболе иного терема, тоже из белого войлока. Что там было, Опоница не знал. Но, видно, все прошло хорошо: князь Роман был весел, и даже мрачный все время пребывания в татарском стане Федор вроде посветлел лицом. А потом, еще дня через четыре, Батый призвал на встречу одного только князя Романа. Что говорилось там, вообще никто не знал, поскольку даже ближников своих князь коломенский туда не взял. Только