Во дни усобиц - Олег Игоревич Яковлев
Вообще Ярополк всегда почему-то оказывался в тени, будь то какая битва или какой совет. Ратник и воевода он был неплохой – обладал этот князь воинской хитростью и смекалкой, но как правитель он извечно пребывал в чужой воле – Всеволода ли, Гертруды ли, бояр ли своих. Нуждался он постоянно в советах, наставлениях, подталкиваниях – именно потому был непредсказуем и тем был опасен.
А так князь, как и все, – любил пиры, охоты, походы, чёл книги, правда, не такой был любитель книжного чтения, как Всеволод, Владимир или Святополк. Люди, подобные Ярополку, никогда не выделяются из общего ряда, выглядят серыми, посредственными, но иногда случается, что обстоятельства выносят их на поверхность, толкают вверх, и тогда неведомо чего ждать, ибо действия их неожиданны, непредвиденны и могут обратиться как в добро, так и во зло.
Владимир невольно усмехнулся своим мыслям, покачал головой, немного удивлённый, как вдруг такое пришло на ум, и, выхватив из ножен саблю, резким взмахом дал знак к бою.
Дружинники рванулись вперёд, один за другим скрываясь в плотной стене неумолкаемого ливня.
…Город взяли с ходу. На глазах у опешившего противника воины Владимира ворвались на заборол, после короткой схватки разметали стражу и плотными рядами хлынули через распахнутые ворота, тесня последних защитников крепости к княжескому дворцу на горе. Поняв бессмысленность сопротивления, люди Рюрика и Василька безропотно сдавались в полон, отдавали победителям оружие и угрюмо плелись, меся сапогами грязь, по узким градским улочкам.
Оба крамольника, хмурые и растерянные, в молчании застыли перед Мономахом. В облике их чувствовался стыд и горечь поражения, но мрачные короткие взгляды исподлобья говорили о том, что братья не смирились со своей участью вечных скитальцев-изгоев.
– Вы порушили волю великого князя, ибо отобрали стол у Ярополка! Во злобе своей дикой сотворили вы немало лиха, погубив Ярополковых людей! За сии деяния будете вы держать ответ пред Богом, людьми и своей совестью! – грозно выговаривал им Владимир.
– Послушай, князь! – вдруг резко, оскалив зубы, перебил его Рюрик, этот упрямец, никому и никогда не привыкший уступать в спорах и оттого, наверное, так и не нагревший для себя на Русской земле места. – Разве есть наша вина в том, что наш дед, Владимир, сын Ярослава, помер двумя летами ранее своего отца?! Разве мы не поросль могучего дуба – Ярославова рода, не ветви, исходящие от единого корня?! Так почто ж мы изгои, почто ж вы нас презираете, ненавидите?!
– Не потому достойны вы презренья, что не вовремя уродились на белый свет, – спокойно возразил ему Владимир, – а потому, как по-разбойному, путём воровским, недостойным для князей высокородных, захватили вы чужие земли, присвоили себе чужое добро. Чего ж вы топерича ждёте? Деда вспомнил, Рюрик! А сам ты разве не его заветы порушил? Не как победитель побеждённого, но как брат брата вопрошаю тебя!
Рюрик прикусил губу и опустил голову. Нечего было ему возразить на Мономаховы доводы – просто и убедительно доказывал Владимир свою правоту.
Стоявший рядом Василько, человек упрямый, как и старший брат, но великодушный и совестливый, чувствовавший, что неправо содеяли они с Рюриком, краснел и виновато отводил в сторону взор.
– Я мог бы, – продолжил Владимир, видя, что братья молчат, – взять вас обоих под стражу и увести в Киев, ко двору моего отца, но верно баил ты, Рюрик: мы – ветви единого корня. Потому иное решаю: даю тебе Перемышль, брату же вашему Володарю – Свиноград и Теребовлю! Тотчас же и езжайте в сии грады. Но коли снова вы за старое возьмётесь, коли станете крамолу ковать, почнёте с половцами, с ляхами сговариваться, то помните: изгоями до скончания дней своих будете!
Братья, выслушав столь важный для себя приговор, с удивлением переглянулись. Пощада от Мономаха? Они не верили своим ушам и растерянно смотрели вслед удалявшемуся в окружении звенящих доспехами гридней Владимиру.
Глава 46. Сеча под Прилуком
Не было на Русской земле покоя. Едва только уладилось дело с Ростиславичами, как снова поскакали в Чернигов чёрные вестники беды. Половцы с разных сторон нападали на переяславские волости, жгли сёла и деревни по левобережью Днепра, уводили в полон людинов и княжеских смердов[203]. Не мешкая, Владимир помчался к берегам Трубежа.
Переяславль – город детства – встретил Мономаха тишиной. Затаились жители в тревожном ожидании, на стенах перекликались оружные стражи в кольчугах, с копьями и щитами в руках. Пусто было на пристани, лишь плескала речная вода, накатывали на песчаный берег одна за другой маленькие прозрачные волны. Пахло сыростью и речной тиной.
Владимир поднялся на заборол, вместе с посадником Станиславом Тукиевичем обошёл кругом городские укрепления, сказал:
– Стены дубовые, они, конечно, крепкие, друже. Но что, если каменными стенами Переяславль обнести? Тогда уж ни единый половчин никоего вреда городу не причинит. Камень – он не горит и не гниёт!
Станислав лишь развёл изумлённо руками. Не строили никогда ранее на Руси стены из камня. По крайней мере, посадник о таком не слыхал.
Князь же тем временем продолжал:
– В Чехию когда мы ходили, много видали там замков, из камня сложенных. Крепки и подновления не требуют. И у нас такое есть. Вон в Ладоге, на Волхове. И Изборск такожде брат мой двухродный Святополк с плесковичами камнем обнёс. От чуди да от литвы чтоб оборониться. Мыслю, мы с тобою не глупее Святополка да плесковичей.
Придёт срок, и исполнит князь Владимир Мономах замысленное. Пока же было не до того. Поскакали во все стороны из Переяславля сторожевые отряды. Князь наказал пристально следить за степью.
…Всё лето провёл Мономах в Переяславской волости. Гнался он за половцами до берегов Хорола, где пришлось с горечью созерцать обугленные остатки городка Горошина. За рекой настигли-таки они уходящую в степь орду. Был яростный короткий бой. Бросив захваченный полон, ускакали недобитые половцы на юг, в безбрежные ковыльные просторы, лишь пыль клубилась вослед лихим всадникам.
Вместе с русскими сражались со своими сородичами союзные половцы хана Читея. Эти кочевали близ Переяславля, селились в порубежных городках, многие оседали на земле и оказывали Мономаху в его
