Житие маррана - Маркос Агинис

серебром и золотом, стояла богато изукрашенная дарохранительница. Напротив тянулись ряды скамеек из красного дерева, амвон поражал своими размерами. Внутри храм выглядел куда роскошнее, чем снаружи. Расписной наборный потолок был сделан без единого гвоздя, совсем как знаменитые повозки с каретной мануфактуры в Ибатине.

Франсиско прочел «Отче наш» и нашел глазами исповедальню. Какая-то женщина стояла возле нее на коленях и рыдала, а священник, невидимый за занавешенным оконцем, снимал с заблудшей души бремя прегрешений во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Вот наконец прихожанка перекрестилась и встала, а юноша, погруженный в свои думы, поспешил на ее место, чтобы услышать наставления падре и облегчить сердце. Опустив голову, он тоже хотел преклонить колени, как вдруг не из исповедальни, а сзади, прямо за спиной, раздался резкий и властный голос:

— Франсиско Мальдонадо да Сильва!

Оклик обрушился на Франсиско, точно пума на спину жертвы. Он обернулся и в полумраке увидел знакомую приземистую фигуру.

— Брат Антонио Луке!

Грозный настоятель мерседариев Ибатина, споспешник инквизиции, вперил в него ледяной взгляд.

— Как вы меня узнали… — с вымученной улыбкой, заикаясь, пробормотал юноша.

— Ты вылитый отец.

— Борода, правда, еще не отросла. — Франсиско поморщился и провел рукой по подбородку. Встреча всколыхнула в нем противоречивые чувства.

— И что ты здесь забыл? — бесцеремонно осведомился монах.

— Вот, пришел исповедаться.

— Это я и сам вижу. В Потоси что тебе понадобилось?

— Я тут проездом.

— В Лиму торопишься?

— Да.

— Отца хочешь разыскать?

— Да.

Суровый священник сунул руки в широкие рукава облачения. На лице его читалось все что угодно, только не дружелюбие. Он окинул Франсиско глазами — от рыжеватой шевелюры до стоптанных сапог. Эти пытливые взгляды всегда приводили в замешательство собеседников, особенно тех, кто отличался высоким ростом. Монах выдержал паузу, а потом прошипел ядовито и так тихо, что юноше пришлось нагнуться:

— Я наслышан о твоих планах. В Лиме ты встретишься и с отцом, и с трибуналом инквизиции.

Тут он опять замолчал. В церкви было холодно, однако молодого человека прошиб пот.

— Лучше бы тебе оставаться в Кордове, в монастыре.

— Но я хочу выучиться на врача, — возразил Франсиско, и голос отчего-то сорвался на фальцет.

Брат Антонио Луке сдвинул брови.

— Пойдешь, значит, по стопам родителя.

— Он не единственный врач на свете, — Франсиско кашлянул.

— Да, по стопам родителя, — повторил монах и сделался мрачнее тучи. — И не только в смысле профессии… Иудействуешь, а?

Внезапное обвинение прозвучало как оплеуха. Франсиско замотал головой — он просто не знал, что ответить на это незаслуженное обвинение.

— Я… пришел исповедаться. И я добрый католик. За что вы меня так?

— Тебе нельзя исповедоваться.

— Что вы сказали?

— Нельзя тебе исповедоваться, и все. Ты нечист.

Уж не пронюхал ли строгий монах, что они с Лоренсо ходили в публичный дом?

— Так вот я и пришел очиститься через святое таинство исповеди! — воскликнул Франсиско.

— Не дела твои нечисты, а кровь!

Еще одна оплеуха, куда сокрушительнее первой.

— Понял меня? Ты — сын нового христианина, — отрезал Антонио Луке. — А значит, от рождения замаран иудейством.

— Но моя мать была исконной христианкой! — возразил Франсиско.

— Была… Значит, она умерла, — продолжал монах глухим голосом, полным презрения. — И ты не остался там, у ее могилы. Отправился к отцу, которого осудила инквизиция.

— Я христианин. Я и конфирмацию прошел, ибо верую в Господа нашего Иисуса Христа, в Пресвятую Богородицу, во всех святых и в жизнь вечную. Так не закрывайте мне пути к спасению! Я рожден христианином, им и останусь, — задыхаясь, бормотал Франсиско пересохшими губами.

— Люди, в чьих жилах течет проклятая кровь, — такие как ты, твой отец и твой брат, — должны каяться и совершать куда больше добрых дел, чем те, чье родословие не запятнано. И потом, покинув монастырь, ты дал понять, что не готов к жертвенному служению. Так что у меня имеются серьезные основания тебе не доверять. Не допущу тебя к святому таинству исповеди, если ради собственного же блага не откроешь мне свои намерения — все до единого.

Франсиско стиснул пальцы, не зная, как вести себя с человеком, который бессовестно превышал собственные полномочия. Брат Антонио не мог лишить его права на божественное прощение, но мог нарушить планы, оболгать, удержать в Потоси, силком отправить в Ибатин или назад в Кордову. Оставалось лишь покориться.

52

Франсиско все же удалось исповедаться. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа падре отпустил ему грех блудодеяния, наложив молитвенную епитимью, которая была юноше не в тягость, а в радость. Сладостной музыкой прозвучали слова: «Ступай и больше не греши».

Однако воспоминание о брате Антонио Луке занозой засело в сердце. В стальном взгляде монаха читалось глубокое презрение ко всему их роду. Франсиско недоумевал, какие такие подвиги надобно совершить, дабы Господь и Господни слуги наконец-то смилостивились и перестали напоминать о его происхождении. Или суровый мерседарий вечно собирается ходить за ним по пятам, не давая забыть, что он всего лишь жалкая тварь? Здесь, в Потоси, подкараулил, так может и в Лиме настигнуть. Снова будет сверлить глазами, снова будет унижать.

Юноша рассказал о неприятной встрече Севилье, и тот спокойно ответил, что не следует огорчаться из-за поведения Антонио Луке и иже с ним: все они фанатики, изуверы, глухие к голосу разума. Его супруга, красавица с прекрасным именем Мария Элена, не раз испытала на себе подобное обращение. Так Франсиско узнал, что жена Севильи — тоже из новых христиан и выбрала его себе в мужья, чтобы тайно хранить веру предков. А девочки пока слишком малы, они еще не ведают о двойной жизни родителей, чреватой многими бедами.

Шумный город Потоси остался позади. Франсиско и Хосе Игнасио ехали на мулах, а между ними, точно рыцарь в сопровождении оруженосцев, гордо восседал на коне Лоренсо. Его-то сомнения не терзали: кровь в жилах текла голубая, происхождение было безупречным. Единственное, что требовалось, — это закалиться для грядущих подвигов да еще как следует поразвлечься на термальных источниках Чукисаки.

Носильщики из племени луле шагали босиком рядом с вьючной скотиной или бежали трусцой, если мулы пускались рысью. Христианский бог запечатал индейцам уста, а потому они взывали к своим богам молча. Но чутко прислушивались к приказам хозяев, поскольку повиновение гарантировало им кусок хлеба. Хосе Яру не общался с остальными, ибо никогда не был охотником до болтовни, да и покорность его возмущала. Под жалкими лохмотьями лелеял он уака, чтобы передать его в Куско вождю-курака по имени Матео Пома. Камень, заботливо обернутый шерстью, согревал душу, а телу придавал невероятную силу.