Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

– Ну и что шах говорит по поводу нашего мирного предложения?

– Он отказывается его принять, мой господин.

Ибрагим помрачнел, но улыбка на побледневшем лице осталась собачьим оскалом.

– Он что, нам не верит?

– Он не поверил в правомочность нашего письма.

– В правомочность?

– Он сказал, что не может вести с тобою дел.

Улыбка исчезла.

– Почему это не может?

– Он сказал, что ты – всего лишь воин, а он мог бы принять подобное предложение за подлинное только в том случае, если бы оно исходило лично от султана и за его подписью, а не от прислужника султана.

Ибрагим вскочил на ноги и стиснул кулаки, дабы унять дрожь ярости в ладонях. Затем он схватил Рустема за грудки и швырнул через весь шатер. Рустем остался лежать под пологом на боку с видом не только не испуганным, но даже и ни капли не удивленным.

Ибрагим выхватил кылыч из усыпанных самоцветами поясных ножен, обеими руками вознес клинок над головой и со страшной силой обрушил его на спинку трона. Осколки слоновой кости и щепки черного дерева разлетелись и рассыпались кружевом по всему шатру.

– «Прислужник султана», значит?! Это прислужник султана, что ли, день за днем восседает во главе Дивана и вершит судьбы Империи?! Прислужник ведет армии султана в бой, пока сам он предается сладострастию у себя в гареме?!

– Он же это сказал по неведению, мой господин.

– Он что, и впрямь считает, что султаны отправляют прислугу на битву во главе войска? Это правда, Рустем?

– Я только повторяю его слова. Он сказал, что не может вести переговоров ни с кем, кроме султана османов лично.

– Как долго мне еще это терпеть?! Султан вверил мне свои земли, свои войска, свою власть. И вести войну или даровать мир – также в моих руках. Известно ли шаху, кто призвал нашу армию сюда? Это ведь сделал я, а не султан! Все бремя лежит на мне, а он-таки смеет называть меня «прислужником султана»?

Ибрагим поднес свой кылыч к самым глазам Рустема и медленно повертел лезвием клинка так, чтобы тот имел возможность в полной мере оценить переливы струящегося с его граней отблесков света.

– Когда мы его возьмем, мы возьмем его живым.

– Сперва мы должны выманить его. Если мы передадим Властелину жизни послание…

– Нет! Я дал клятву вернуться с головой шаха. Мне что, теперь служить у него на посылках?

– Так, может, имеется другой способ?

– Какой такой другой способ?

– Вся Империя знает, насколько высоко тебя чтит султан и как сильно тебе доверяет. Вот и впечатли этим шаха. Ты должен ему показать, что уполномочен заключить подобный договор.

– Как?

– Ты должен снова передать ему предложение, подтвердив, что оно остается в силе. Только на этот раз ты должен подписать его как султан.

Ибрагим уставился на него. Этот сумасшедший хоть понимает, что говорит?

– Это невозможно.

– А что нам еще остается, мой господин? Не гоняться же за ним по этим горам до самой зимы?

– Я многое могу, Рустем, но только не титуловать сам себя султаном.

– Да кто об этом узнает-то после того, как дело будет сделано? Закопаешь этот документ в той же яме, что и труп шаха, – и дело с концом.

Ибрагим снова уставился на него. Немыслимо!

Хотя… А почему бы и нет? «Я же и впрямь султан по всем статьям, кроме звания. Он мне препоручил и Диван, и армии; если бы он не хотел, чтобы я действовал от его имени и лица, зачем было передавать мне чуть ли не все свои полномочия?».

– Нет, не могу на этой пойти, – сказал он.

– В таком случае нам нужно поспешить отвоевать Багдад. Вот только шах тут же отобьет его обратно, как только мы отправимся домой.

Ибрагим закрыл глаза. Рустем прав. Как ему вернуться к Сулейману без известия о том, что их восточная граница в Азии отныне на замке́? Ведь их истинное предназначение – вкусить от Зеленого яблока, а не мотаться по этой дикой пустыне. Лишь сокрушением Рима он высечет свое имя на памятном камне истории в одном ряду с именем Александра. И если ради этого ему теперь нужно взять в руки молот, чтобы поскорее прихлопнуть этого назойливого комара, значит, так тому и быть.

И он приказал Рустему немедля принести чернила, перо и пергамент.

Шаху Тахмаспу Персидскому приветствия и здоровья, и да будут благословенны Ваши дни. Из всяческих изустных сообщений нам стало известно о Ваших миролюбивых чаяниях, да и мы милостью Всевышнего – и да пребудет все вовеки в согласии с волей Его! – не желаем и сами воевать с братьями по исламу. Засим мы и даем знать, что, ежели Вы соизволите оставить священный град Багдад и все прилегающие земли, завоеванные Вами силою оружия, мы сдадим Вам Тебриз и земли, именуемые ныне Азербайджаном, в обмен на тысячу золотых дукатов дани в год. Кони наши день и ночь ждут под седлами в готовности к нашему выезду к месту заключения мира с Вами.

Писано в 941 году от Хиджры.

Ибрагим, сераскир-султан.

Глава 57

Рустем выехал верхом на гребень над османским лагерем. Дым от утренних костров тянулся высоко вверх и затуманивал панораму дальних гор. Сверху ему был хорошо виден алый шатер великого визиря с обвисшим из-за безветрия штандартом с шестью конскими хвостами.

Он развернулся и пустился в путь в северном направлении. Пришпорив коня, он отъехал за пределы видимости из лагеря и тут же резко повернул налево и помчался галопом на запад. Теперь, когда он не вернется в срок, Ибрагим решит, что люди шаха его убили. Только к тому времени, когда он его хватится, сам Рустем будет уже в Стамбуле.

Сулейман стиснул письмо в кулаке, и лицо его исказилось от горя.

Окружавшие его паши, муфтии и генералы разом примолкли. Султан с легкостью читал их мысли: тщеславный и хвастливый грек наконец-то подписал себе смертный приговор.

Посреди Дивана стоял Рустем-паша, готовясь дать показания. Пахло от него на этот раз не духа́ми, как бывало, а конским потом и навозом. Он, по его словам, три недели без передыха мчался сюда из приграничных с Азербайджаном земель, чтобы поскорее доставить свою весть.

«Лучше бы твой конь споткнулся на всем скаку и свернул тебе шею», – подумал Сулейман.

– Ты это написал по