Крах дипломатического «Согласия» - Александр Владимирович Быков
Свою позицию граф докладывал послу Нулансу, тот было начал соглашаться, но получив очередное известие о том, что большевики согласны на любые немецкие условия мира, впал в ярость и приказал немедленно готовиться к отъезду на родину через Скандинавию.
– А может прислушаться к мнению дуайена? – спросил посла де Робиен, – все-таки отъезд в Вологду для дела лучше, чем отъезд из России.
– Я не нуждаюсь ни в чьих мнениях, – перебил его Нуланс, – тем более в мнении этого неуча с берегов Миссури. Смешно, фамилия человека в переводе с латыни «Француз», а он не может толком изъясняться на этом великом языке. Он не понимает, что Россия более не существует как суверенное государство, это новая колония немцев «Gebiet des Oberbefehlshabers Ost»[20], – произнес Нуланс на языке противника. – Мы бесконечно идем на уступки большевикам, я звоню Троцкому и предлагаю военную помощь, это Садуль посоветовал, он с каждым днем ближе большевикам и все менее предан Франции. В это же время Ленин соглашается на унизительные условия мира. Нет, терпеть это больше нельзя, никогда никто так цинично не поступал с нами. Поэтому я прерываю всякие контакты с большевиками через Садуля, лишаю его всех полномочий и отдаю приказ собираться, мы уезжаем домой.
– Американцы останутся и получат все рычаги влияния в стране.
– Это смешно, граф, вы знаете, что такое Вологда?
– Да, господин посол. В прошлом году я имел честь провожать на родину нашего министра-социалиста Альбера Тома, это было еще до вашего приезда. Мы останавливались в Вологде и провели несколько часов в этом городе в ожидании поезда на Архангельск.
– И что вы можете сказать в связи с этим?
– Вологда – крупный железнодорожный узел, оттуда прямая дорога на Москву, всего ночь пути, немного больше до Архангельска, есть возможность добраться до Мурмана и в Сибирь. Это прекрасное место с точки зрения тактики.
– А что сам город?
– Типичная русская большая деревня, промышленных предприятий почти нет, следовательно, и рабочих тоже мало. Население поддержит любую власть, которая наведет порядок. Это губернский центр, место, где всегда уважали власть.
– Сколько там населения?
– Я точно не помню, но прошлым летом было что-то около семидесяти тысяч, много беженцев, военные госпитали.
– Вот видите, а вы говорите, что там нет поддержки большевиков, солдаты – их поддержка, особенно сейчас, когда они согласились на немецкие условия мира. Нет, с этой страной покончено. Мое мнение остается неизменно. Мы уезжаем и мне все равно, что по этому поводу думает наш американский Френсис.
– Прикажете паковать вещи? – спросил атташе. – А как же наши граждане, мы возьмем их с собой?
– Да, те из числа французов, что живут в России, если пожелают, могут выехать с нами. Вам, де Робиен, надлежит похлопотать о визах на выезд.
Каждый вечер после сумасшедшего дня де Робиен заставлял себя записывать новости в дневник. «Потом детали забудутся, – рассуждал он, – а дневниковая запись сохранит настроение момента».
«Владимир Палей, сын великого князя Павла, от нечего делать ставит «Золушку» с лицеистками из Царского села. Молодой человек пишет стихи и, говорят, одарен от природы», – написал он в тот день, когда виделся с начинающим поэтом Палеем.
Через полгода Владимира вместе с другими Романовыми в Алапаевске большевики сбросят в шахту и закидают гранатами. Его отец менее чем через год найдет свою смерть от большевистской пули, и только княгине Палей будет суждена долгая жизнь в эмиграции, полная скорби и горя от утрат близких людей.
«Принц Макс Баварский не скрывая сообщает, что намеревается установить свой порядок в России, – записал граф, – «товарищи» с изумлением осознают это и в бешенстве изливают в прессе череду ругательств в адрес буржуа, особенно французских и английских, которые поручили Германии быть здесь надсмотрщиком. После такого оскорбления «товарищи» объединяются в бесчисленные советы, комитеты, комиссии, советы комитетов и комитеты советов, пленарные заседания и генеральные ассамблеи, на которых разглагольствуют большевики, меньшевики, большинство, меньшинство, левые и правые социал-демократы, социал-революционеры разных цветов – все они превозносят учение социализма и клеймят буржуазию.
И после всех этих «за» и «против» ничего не решили! Одни RAZGAVORS!»
Де Робиен любил это русское слово и несколько раз вставлял его в дневник, помещая, разумеется, в латинской транскрипции.
«Русские солдаты не хотят воевать, – сообщил он будущему читателю, – Смольный издаёт призывы к всеобщей мобилизации. Все, в том числе женщины, роют траншеи, а «товарищи» присматривают за ними, покуривая папироски, и стреляют в тех, кто не проявляет должного усердия. Зачем только французские офицеры рассчитывали на помощь этих надсмотрщиков?»
«Крестьяне отдают земли, приносят назад мебель и столовое серебро и называют буржуа «Ваша милость». Все это напоминает возвращение золотого века. Они знают: немцы безжалостно расстреляют тех, кто возьмёт в руки оружие. Боюсь, как бы красногвардейцы не превратились в покорных, преданных крестьян-работяг, готовых петь «Боже, Царя храни!» и подставлять спину под благотворный кнут.
В Петрограде не видно «товарищей», волочащих по революционной моде за собой винтовки. Сегодня мне не пришлось стоять на подножке, чтобы проехать на трамвае, в салоне вагона свободно».
Робиен не смог отказать себе в сарказме и уделил в дневнике несколько строк американцам:
«В посольствах все перевёрнуто вверх дном. Американцы, кажется, сильно встревожены, Френсис пробежал все вокзалы в поисках поезда. Готовимся к отъезду, но только бог знает куда и на чём, поскольку «товарищи» вряд ли дадут нам места в вагонах».
Граф закрыл дневник. Завтрашний день не обещал ему ничего хорошего, надо было выправлять визы на выезд и выполнять миллион бесполезных поручений. «Скорее бы уже уехать», – снова переменил своё мнение атташе посольства.
Глава 19
Локкарт пришел в здание британского посольства после обеда и принес какие-то бумаги.
– С каких это пор секретный код валяется в сугробах во дворе посольства, – спросил он Линдлея.
Поверенный в делах побледнел, схватил протянутую ему опаленную огнем бумагу.
– Я же лично кинул всё это в печь, – произнес он громким шепотом. – Мы уже два дня сжигаем все архивные документы и текущую переписку в печи центрального отопления.
– Я видел это, печь дымит как на пароходе, и эти бумаги, кстати, летят через печную трубу на улицу.
– Не может быть!
Локкарт пожал плечами.
Линдлей быстро накинул шубу, выскочил во двор и с ужасом обнаружил, что петроградский ветер гоняет по снегу недогоревшие листы секретных документов. Он схватил
