Где-то во Франции - Дженнифер Робсон

Но как я могу жаловаться? Я сплю в сухой палатке, хожу по мосткам, которые (по большому счету) никогда не бывают покрыты грязью, имею возможность мыться и стирать форму в чистой (а иногда и горячей) воде, ем теплую и питательную пищу. Раненые, которых я вожу в моей машине, сражались в сырости, холоде и грязи, они голодны, и это чувство не отпускает их, как им кажется, целую вечность. Но они никогда не жалуются. А если и жалуются, то умеют обратить свои жалобы в шутку. Что это за мир такой, где люди смогли научиться шутить о крысах, вшах, дизентерии?

Они не шутят о тех, кто утонул. Я считала, что эта война уже не может удивить нас никакими ужасами, пока не услышала разговор двух человек о том, что случилось с их другом в Лангемарке в прошлом месяце. Его ранили, но не тяжело, не настолько тяжело, чтобы он умер сразу. Он свалился в воронку от разорвавшегося снаряда, глубиной не больше ярда, наполненную грязью, жижей и кровью, и утонул во всем этом. Они слышали, как он просит о помощи, но не смогли ему помочь.

Когда эта война кончится, я хочу поехать куда-нибудь, где не будет грязи, где люди не знают, что это такое, где у них нет слова для нее. Есть ли такое место на земле? Может быть, в Аравии или в долинах Центральной Азии. Я никогда не была особой любительницей путешествий, но теперь полна решимости съездить туда когда-нибудь.

Лилли подняла голову и уставилась в потолок палатки, который начал проседать около углов. Она подошла на цыпочках к спящей Бриджет, вытащила из-под кровати старую ручку от швабры, которую ее подруга подобрала где-то несколько недель назад, когда внутрь палатки через потертый брезент начал просачиваться дождь. Ручкой швабры она приподняла брезент в нескольких стратегических точках, услышала звук стекающей на землю снаружи воды.

Мы только что узнали о запланированной вечеринке кейли [12]. Вы не поверите, но мисс Джеффрис решила сделать послабление в своих правилах на этот вечер. Нам не только позволено прийти, но и разрешено танцевать с мужчинами, при условии, конечно, что этим дело и ограничится. При малейшем намеке на что-нибудь большее она всех нас загонит назад в палатки.

Остальные девушки, конечно же, очень взволнованы, да и я, впрочем, тоже. Не сомневаюсь, что партнеров для всех нас хватит, хотя я единственная знаю, как танцевать кадриль. Я пообещала обучить их основам, если у нас до вечеринки будет какое-то время. Не знаю, вспомню ли – уже больше пятнадцати лет прошло с того дня, когда бабушка Ги брала меня на кейли у нас в поместье.

Ах, уже поздно, я должна заканчивать. Пожалуйста, не волнуйтесь и не спешите отправлять мне ответ сразу же – я знаю, Вы сделаете это, как только у Вас будет время. А пока остаюсь Вашим преданным другом.

Л.

Письмо растянулось на четыре страницы, исписанные плотным почерком, и их было нелегко затолкать в конверт. Лилли сунула их в карман куртки, которой запаслась, предвидя прохладные вечера, убрала письменные принадлежности в свою тумбочку, а из ее глубин вытащила книгу. Она погасила фонарь и быстрым шагом вышла из палатки. Солнце должно было сесть через час.

Старшей медсестры сегодня в госпитальной палатке не было, вместо нее за сестринским столом сидела женщина помоложе. Сестра Гринхалф. Не особо дружелюбная и склонная при каждом контакте неизменно напоминать рекрутам ЖВК, что она была «в самой гуще всего этого» с 1915 года. Но когда вошла Лилли, сестра Гринхалф не стала возражать. Может быть, она ждала часа с Шерлоком Холмсом с таким же нетерпением, как и раненые.

С первых дней в Пятьдесят первом Лилли взяла себе за правило каждый вечер час или два своего свободного времени после ужина читать пациентам в госпитальной палатке. У некоторых были тяжелые ранения, и она даже не знала, слышат ли они ее голос. Но большинство были так благодарны ей за компанию, что Лилли подозревала: она могла читать им и телефонную книгу, а они все равно не стали бы сетовать.

В конце палатки, вдали от раненых, отлеживающихся после операций, находились три пациента, которые провели в Пятьдесят первом уже несколько недель, потому что их ранения исключали эвакуацию в Сент-Омер. Эти люди – извозчик с переломом таза от падения на него лошади и два австралийца, получившие ожоги от зажигательных гранат, – явно ждали ее появления. Они робко улыбались, отвечая на ее «добрый вечер» тихими приветствиями.

Лилли нашла табуретку, поставила ее между извозчиком и его соседями. Потом, открыв свой любимый том «Возвращение Шерлока Холмса», нашла страницу, на которой остановилась вчера, – рассказа «Приключение Чарльза Августа Милвертона».

– Вчера мы закончили вот на чем, – начала она, – мистер Холмс сообщил доктору Уотсону, что собирается обокрасть дом мистера Милвертона. Повторить несколько абзацев, чтобы напомнить вам историю?

«– Я намерен сегодня ночью, Уотсон, залезть в дом Милвертона.

У меня даже дух захватило и мороз побежал по коже – с такой непреклонной решимостью проговорил он эти слова. Подобно тому, как молния среди ночи освещает на один миг малейшие детали обширного ландшафта, я мысленным взглядом окинул все результаты такого поступка – поимка, арест, позор, ставший концом почтенной карьеры, лучший мой друг в руках отвратительного Милвертона».

В палатке стояла нездешняя тишина, раздавался только скрип перышка медсестры да изредка стон кого-нибудь из раненых и размеренный голос Лилли. Тихий и до странности мирный.

Она читала уже минут пятнадцать, когда услышала шаги, потом кто-то за ее спиной сел за докторский стол. Лилли поборола в себе желание повернуться и посмотреть, вся сосредоточилась на странице перед ней.

Когда невидимый доктор и сестра Гринхалф стали обсуждать детали лечения одного из раненых, она потеряла на мгновение строку. Но, еще даже не услышав голоса доктора, знала: это Робби.

Когда она в последний раз видела его, слышала его голос? Три дня назад? Четыре? Это не имело значения. Она вскоре закончит читать и тогда – только тогда – повернется и посмотрит на него.

Наконец дело было сделано: Милвертон и шантажист были мертвы – застрелены одной из его жертв, а мистер Холмс отказался помогать инспектору Лестрейду в поисках убийцы.

Пожелав раненым спокойной ночи, она убрала табурет и