Соль Вычегодская. Строгановы - Татьяна Александровна Богданович
– Ну, шапку не искать. Поживились, стало быть.
– А, может, холопов сбить да пошарить кругом, – сказал Данила.
– Полно ты, Данила Иваныч, – сказал старик, – в ночь-то. Подь лучше домой, мы тебя проведем. Эй, робята, проводьте хозяина. Иди, Орёлка, чего хорошишься? Дикой он, Данила Иваныч, – прибавил старик. Тебя боится.
Ctapocta
Дома Данила и рассказывать не стал, что с ним случилось, боялся он, что разохается Марица Михайловна. Станет причитать над ним, чуть он шаг сделает. А у него так руки и зудили – хотелось побольше дел наделать, пока отца нет. Повар вон и тот похвалил его, что хороший хозяин.
«Толковый тот повар, – думал Данила. – И про огород он дело говорил. Тын что, какая защита? Да и лазейки же есть. Заберутся лихие люди, разграбят, поджечь могут. Убыток-то какой. Зря батюшка с посадскими свару завел. И я-то дурень, – вспомнил Данила, – зря тот раз у воеводы Сеньку-старосту прогнал, толком с ним не поговорил. Не то тем разом в голове-то было – подумал Данила и усмехнулся. – Да чего тут долго-то раздумывать», сказал он сам себе, вышел во двор и послал холопа на посад велеть старосте Сеньке Евтифееву тотчас к нему притти. А сам пошел тем временем поглядеть, как в мастерских работают.
Кузницы и гончарные стояли далеко от хором, за вторым двором – по одну сторону скотный двор, а по другую избы, где с огнем работают, чтоб не заронили огня в дворовые строения. Пока шел через задний двор Данила, все прислушивался – стук надо бы из кузниц слышать, а тихо. И дыма точно нет. Только над поварней вьется. Дворовых никого на дворе не было. Данила поторопился. Стал огибать последний амбар. Вправо – тын вокруг скотного двора видно стало, а влево, за амбаром – кузницы и гончарные. И тихо все. Только где-то голоса слышно. Данила остановился. Вспомнил, что за амбаром сразу бревна сложены, зимой еще из лесу вывезли для пилки.
«Что ж там за люди?» – подумал Данила. И стал слушать. Из-за амбара его не видно было.
– И вот, милаи вы мои, – тянул чей-то бабий голос, – как хозяин-то в те поры в собор скочил с плетью, ровно скаженный[38], еле ноги я уволокла. Фроська-то посля выбегла, наказывает: «Схоронись-де, не то убьет. Лют сильно». Ну, я все на скотном и хоронилась. А как съехал он, я вечор и побегла вновь в собор, гадала: отслужу панафидку по Афоне, авось отзовется. А на грех сторож встрелся. И ну меня лаять: «Куда, молвит, – прешься, чортова баба! Из-за тебя, мол, в тот раз мало не убил меня зверь». И до попа не пущает. С чего б то, а? А мне б панафидку лишь. Сгинул мой Афонюшка.
– Забил, надо быть, до смерти, кнутобойца-то, – сказал какой-то мужик. – Вздохнем хошь малость, как уволок его нечистый тот.
– Аль то впрямь нечистый? – спросил другой.
– Кто его ведает, Агашка тут прибегала как-то. Сказывала, Дунька-де вызвала.
– Вот уж напраслина, милаи, – заговорила баба, – острамили, бо знат почто, девку. Ревет, глаза не осушает.
– Ох, милаи, – затянула опять первая баба, – а мне-то как ноне? Ума не приложу. На Москву надобно, дочеришка же там. Торг – тоже. А люди молвят: где сгинул-де, там безотменно панафидку надобно. Как быть-то? Не пущает сторож.
– А ты снеси чего сторожу. Ну, горшок, что ли, расписной. Вон Петра даст. Щенок-то, чай, не станет куда не надобно нос совать. Его, слышь, вечор…
Тут уж Данила не выдержал. Он выскочил из-за угла. На бревнах сидело десятка два мужиков и баб – кузнецов, гончаров и скотниц. Все в миг один вскочили с бревен и бросились врассыпную.
– А! Вы вон как про хозяев! – кричит Данила. Петра! Угарка! Все едино, видал. Подьте тотчас.
Кузнец и гончар нехотя остановились и медленно побрели назад. От других и следа не осталось.
– Гадаете, как молод я, так норовить вам стану. Чего горны стоят, печи не топлены?
– А вишь, Данила Иваныч, – заговорил запинаясь кузнец, – топить, вишь, нечем… Бревна, вишь, того, как привезены, стало быть, не пилены лежат. Не велел хозяин. А топить нечем.
– Врешь ты все, – сказал Данила сердито.
– Да разрази меня бог! – заторопился кузнец. – С места не сойти. – Он перекрестился. – Сколь разов сказывали мы – топить-де нечем. А Иван Максимыч…
– Ладно. Нонеж пильщиков пошлю. А вас, смерды, коль вновь брехать станете, отодрать велю!
– Да рази мы… господи! Да мы хозяевам. То, вишь, бабка тут пришлая, то она, вишь. В уме, вишь, помутилась. Как хозяин ее, Афонька-то…
– Данила Иваныч! Тут, что ль, хозяин? – кричал кто-то с заднего двора.
– Чего тебе? – сказал Данила и пошел на голос. Не любил он тоже слушать про Афоньку. Он сам думал, не запорол ли отец Афоньку, как Жданку. А Афонька вольный был, не холоп, за него ответить можно.
Во дворе ждал его староста. Когда со строгановского двора зовут, медлить нечего.
– Здравствуй, Данила Иваныч, – сказал он, кланяясь. – Почто кликал меня?
– Да, вишь, – сказал Данила, – тем разом согнал тебя воевода, не поспел я спытать, когда огород ставить надумали?
Староста сразу смекнул, что, видно, Строгановым тоже огород понадобился.
– Ох, Данила Иваныч, батюшка, – начал он, качая головой, – не знать, что и сказать. Уж вот как огород надобен! Одолели вовсе лихие люди. А особо с той поры, как басурмана того батюшка твой…
– Так чего ж не ставите? – перебил его Данила.
– Нечем взяться, батюшка, Данила Иваныч. Сам, чай, ведаешь, много ль у посада лесу. Сулил твой батюшка, да не дал, вишь.
– Ну, лесу дать можно, – сказал Данила. – У нас немало за зиму напасено. Присылай подводы. Десятка два возов отпущу покуда.
– Спасибо тебе, Данил Иваныч. Давно бы так. Так и в уговорной записи писано. Спасибо, государь.
Староста все кланялся.
– Ноне, стало быть, и починать станете?
– Ох, батюшка, Данил Иваныч, уж и не знать, как быть. Ведомо, невмочь тебе того без батюшки. Молоденек ты.
– Да чего там? Батюшка на меня весь промысел покинул. Хозяин я ноне, – сказал Данила, поглаживая подбородок. Говори, какая у вас там неполадка?
– Да вишь ты, – начал староста. – Как, вишь, в те поры, у воеводы-то, осерчал ты… И лесу нам Иван Максимыч нипочем не давал, мы, стало быть, вновь сход собрали – мекали, мекали – вот надобен огород, а не осилить, слышь, одноим, не осилить…
– Так я ж вам ноне лес отпускаю.
– То так, батюшка, Данила Иваныч, на том спасибо тебе. – Староста опять поклонился. – Да взяться-то,
