Соль Вычегодская. Строгановы - Татьяна Александровна Богданович

Тут из горницы вышла Устинья Степановна, дочка воеводы.

– Ты что, Акилка, стоишь, ровно муху проглотил? – спросила она и рассмеялась.

Акилка сказал ей, с каким приказом его воевода послал.

– Ну, – сказала Устя, – плохо твое дело, Акилка. Туда еще, может, пойдешь, а назад не иначе как кубарем прикатишься.

А потом, как увидела она, что Акилка весь затрясся, пожалела его. Подумала минутку, а потом прижмурилась, усмехнулась и сказала:

– Ты вот что, Акилка. Ты самому-то Ивану Максимычу не попадайся, а поищи ты Данилу Иваныча, да ему и скажи. Пущай он батюшке своему поведает. Да скажи, что я, мол, тебя научила. Акилка повеселел.

– Спасибо тебе, Устинья Степановна, – сказал он, – то-то добрая душа у тебя. Убил бы меня досмерти Иван Максимыч. Ну, ин побегу.

Акилка выскочил с воеводского двора, перебежал чероз Солониху на соборную площадь, свернул в строгановские ворота и сразу спросил сторожа про Данилу Иваныча.

– А вон, – сказал ему сторож, – в амбаре сидит. Юшка да Пронька мехи с солью вешают, а он запись ведет.

Акилка подошел к амбару, стал в дверях, поклонился Даниле Иванычу и сказал, что ему воевода приказал.

– Чего ж ко мне пришел? – сказал Данила. – Аль я хозяин? К батюшке иди.

– Грозен больно батюшка твой, Данила Иваныч, – ответил Акилка. – Не смею я. Мне Устинья Степановна велела к твоей милости пойти. Наказывала: скажи-де, что я тебя до Данилы Иваныча послала. Он тебя сам отпустит.

– Ой ли? – сказал Данила весело. Ладно! Скажи Устинье Степановне: все, мол, сполню. Может, меня батюшка пришлет.

Акилка поклонился в пояс и давай бог ноги со двора, чтобы не попасться Ивану Максимовичу.

Данила пошел искать отца, а сам все усмехался.

Иван Максимыч сидел в повалуше с ключником.

– Ты, что, Данилка, весел? Аль на пир собрался? – спросил Иван Максимович. – Пора. Не все коло матери сидеть, ровно красная девица.

– Не, батюшка, я не про пир. Воевода, вишь, присал. Просит, не придешь ли ты до его. Дело…

– Чего?! – крикнул Иван и вскочил с лавки. – К воеводе? Не ведаешь, что ль, какого мы роду? Кличь тотчас приказного шпыня. Я ему на спине ответ-то пропишу. Дорогу на наш двор забудут.

– Да он, батюшка, не сыскал тебя, так мне про то сказал и прочь пошел.

– Не сыскал! Чай, ведал, что живому не уйти. А ты как смел пустить его? Аль хозяином стал?

– Сказывал подьячий, – заговорил Данила, по государеву-де указу тебе воевода челом бил притти, – сказал Данила.

– Врет он, пес! Великий государь мне б самому грамоту прислал, не может того статься.

– Батюшка, – сказал Данила. Может, то князь Прозоровский государев указ добыл. Памятуешь, как на Москве были, близко тыщи ты у него в те поры взял. Сулил, как домой воротишься, отдать. С той поры, почитай, боле года прошло.

– То так, взыскивал князь. Да я холопов своих, что на Москве живут, на правеж ставил[26].

– А, може, поплатиться бы Прозоровскому, да и с плеч долой, – сказал опять Данила. – Займовать-то нам будто и не гоже.

– Да ты чего, малый? Аль давно кнута не пробовал? Как с отцом говоришь? Не гоже! Маткины то сказки, она научает.

– Батюшка! Чего ты все – матка да матка. Я и сам, чай, не робенок. Хошь – бей. Из твоей воли не выступаю. А матушкой не кори. Своя голова на плечах.

– Вишь, как говорить почал, щенок! Ну, и ладно, иной раз поучу. Перво с воеводой расправлюсь.

– А, может, ране сведать бы, какой такой государев указ. Дозволь, я до воеводы пойду, спытаю.

– Не по рылу Степке, чтоб сын мой до его прихаживал. Галку пошлю.

– Мне к воеводе пойти бесчестья нет. Я по своей воле. Да и Степан Трифоныч не худого рода – бояр Голенищевых. Галка напутает, заробеет, как воевода кричать почнет.

– А ты не заробеешь?

– Я-то? Чего мне робеть? Чай, я не махонький. Да и Строганов тож.

– Вишь! Памятуешь? Ладно, ин. Подь! Да, мотри, на честь нашу поруху не положь. Скажи ему: я-де его, пса, кнутом обдеру, коль до меня сунется. Не погляжу, что воевода. А чтоб я на его воеводский дворишко пожаловал, так спьяну-де лишь сбрехнуть мог! Не то б я ему язык выдрал. Все молви, как я сказал. Не то не сын ты мне будешь.

Данила поклонился отцу в пояс и степенно вышел из повалуши.

На воеводском дворе

Из сеней Данила бегом побежал в свою горницу, переоделся. Шубу снял, – перепачкался он, как в амбаре сидел, – заодно и кафтан скинул, прост больно, рыжий какой-то. Волосы маслом из лампадки помазал, гребнем расчесал, надел праздничный кафтан брусничный, шапку соболью. Сверху шубу, что ему матушка к зиме выдала, деда еще – бархатом рудо-желтым крытая, – в собор лишь по праздникам надевал Данила. Оглядел себя – ну, чисто боярин, каких на Москве видал. Даже рассмеялся.

Потом подошел он к укладке, отомкнул и достал от туда пару соболей, что отец ему на новую шубу на ворот подарил. Завернул их в платок и сунул за пазуху. Во двор Данила вышел с опаской – отцу бы на глаза не попасться. Да нет, не видать его. Пошел поскорей к воротам, а оттуда влево свернул к посаду.

Воеводский двор стоял на том берегу Солонихи, где начинались посадские дома. Ворота были не заперты. Посреди двора стояла большая приказная изба со светлицей вверху. Данила поднял голову и поглядел вверх на окошки. Да разве зимой через слюдяное оконце разглядишь что? Переплет частый, слюда на солнце разными цветами отливает, – мельтешит точно что-то, а что – не разберешь.

Поднялся на крыльцо Данила и вдруг забоялся. Потоптался он на месте, чтоб снега не нанести, потянул дверь – заскрипела. Перешагнул через порог и вошел. Со свету темно ему там показалось. Оглянулся Данила – никого нет. Скучно стало как-то. Повернул он вправо в приказную горницу, а слева будто дверь скрипнула. Обернулся поскорей на пороге Устя стоит. Увидела она и точно испугалась, вскрикнула:

– Ты, Данила Иваныч! Почто ты? А я… мамку лишь кликнуть… В светлице она. Я пойду. – И она ступила назад.

– Куда ж ты, Устинья Степановна? Погоди малость! – попросил Данила.

– Не, Данила Иваныч, Не гоже мне.

– Малость самую! – просил Данила. Мне тебе сказать надобно.

А что