Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

– Расцарапай-ка меня, – сказала Хюррем.

– Что, госпожа?

– Расцарапай меня как следует! – Хюррем схватила Муоми за запястье и притянула ее ногти к своей шее.

С присущей ей старательностью Муоми вонзила ногти в шею Хюррем и продрала в коже глубокие борозды до самых ключиц. Затем нанесла еще ряд штрихов помельче – не оставлять же шрамов! – на щеки госпожи. Затем снова вознесла над нею зеркало.

– Ну как, довольна?

Глава 26

Эски-Сарай трепетал.

Сулейман решительной походкой шествовал по аркадам. Следом семенил кызляр-агасы с лицом, усыпанным бисером пота.

Султан остановился перед дверьми в покои Хюррем. Два евнуха-стражника, завидев его, побелели, но глаз не отвели, а продолжили с решимостью всматриваться в пространство прямо перед собой.

Тут подоспел и кызляр-агасы, хрипя дыханием, как пилой по дереву.

– Иди, скажи ей, что я здесь.

Старый евнух кивнул и зашел внутрь, но вместо Хюррем его там ждала коленопреклоненная Муоми.

– Салам, – приветствовала она его, не поднимаясь с колен.

– Властелин жизни желает видеть твою хозяйку.

– Она сейчас не сможет с ним увидеться.

Евнух уставился на нее с таким видом, будто она ответила ему на неведомом ему чужом языке.

– Что ты сказала?

– Хозяйка моя в настолько несказанном расстройстве, что не может принять чести, которой удостоил ее повелитель своим посещением. Не способна она предстать перед ним в таком виде, дабы не оскорблять взора Властелина жизни своим нынешним состоянием.

Кызляр-ага почувствовал, что боль в груди усиливается. Такого прецедента протоколы вовсе не предусматривали.

– Но она должна с ним увидеться, – сказал он.

Муоми молча вытаращилась на него и промолчала.

Он устремился мимо нее в личную трапезную Хюррем. Та сидела на диване зеленой парчи с полностью скрытым за тяжелым никабом лицом.

– Госпожа, – обратился он к ней.

Она не ответила. Это невыносимо, думал он, собирая пот с лица шелковым платком.

Хюррем приподняла завесу с лица, и старый евнух ахнул: нос и щеки – в уродливых красных струпьях, а шея и вовсе выглядит будто подранная когтями горного льва. Дело-то куда хуже, чем ему докладывали. Ему донесли, что драка между двумя кадын случилась воистину непотребная, но обошлось без тяжелых повреждений.

Он смотрел на нее, не веря своим глазам.

– Слишком обезображена, чтобы позволить мне себя увидеть? – переспросил Сулейман, уставившись на главного черного евнуха. Старик выглядел так, будто вот-вот упадет в обморок.

– Все так, как она говорит, мой господин.

– Не верю. Я здесь, чтобы увидеться со своей кадын, и я с ней увижусь! – отрезал султан и ворвался в покои жены меж расступившихся стражей.

Хюррем, сидя на диване, подняла глаза на шум. Увидев Сулеймана, она медленно подняла никаб во второй раз. Султану хватило одного взгляда на израненное лицо, – и он молча развернулся и вышел.

Гюльбахар с трудом сдерживала ликование. Вестник от кызляр-агасы только что сообщил ей, что Властелин жизни прибыл в Старый дворец. Ему, конечно, рассказали о дикой выходке этой юной гадины в ее адрес. Показала-таки свои ядовитые клыки, змея подколодная, думала она. Теперь-то уж у султана точно откроются глаза на истинную сущность этой стервы. Она ему еще расскажет, как эта дрянь пыталась отравить его любимого Мустафу. Отправит он ее вместе с черномазой подельницей-ведьмой на бастинадо, там всю правду из них и выбьют!

А потом Сулейман вернется к ней, и все станет как прежде.

Она выставила на свой стол сладкие угощения – рахат-лукум и шербет – и устроилась за ним на диване. Волосы ее были расчесаны и заплетены, тело – свежевымыто и надушено.

Дверь с грохотом распахнулась.

Никакого потеющего старика-евнуха, приглашающего Властелина жизни к ней войти, там не было. Вместо него в ее покои ворвался сам Сулейман с искаженным от ярости лицом. Захлопнув дверь с такой силой, что слышно было на весь гарем, он чеканным шагом вышел на середину комнаты.

Гюльбахар упала на колени:

– Салам, Властелин моей жизни, Султан султа…

Он схватил ее за руку и рывком поднял на ноги.

– Сними нихаб.

Гюльбахар почувствовала слабость. Она приподняла вуаль, и лицо его исказила гримаса презрения.

– Ни единой царапины.

– Я не понимаю.

Голос его вдруг сделался тих и вкрадчив настолько, что она едва расслышала его слова:

– Если ты еще хоть раз вздумаешь лишить меня удовольствия любоваться ее лицом, клянусь, я убью тебя собственными руками.

– Ну пожалуйста, мой господин, я же…

– Твоя ревность отравляет весь гарем!

– Но что я такого сделала?

– Однажды ты станешь валиде. Тебе этого мало?

– Что она тебе наговорила?

– Молчать! Ты больше никогда не попытаешься отлучить меня от нее, понятно тебе?!

Она кивнула.

Теперь, когда он выпустил пар, ему стало ее даже жалко.

– Ты отсюда съедешь, – сказал он, – ради своего же блага. Я все устрою.

Глава 27

Закатное солнце окрасило камни дворца Ибрагима розовым. Его высокие стены и забранные деревянными ставнями окна будто вторили великолепию высившегося в полумиле Топкапы, служа напоминанием всем – от всадников, играющих в джерид на ипподроме внизу, до верующих, стекающихся в мечеть Айя-София, о том, что Ибрагим-паша – величайший, богатейший и наивернейший из османских великих визирей всех времен. Поговаривали, что дворец этот возвели за казенный счет по личному распоряжению самого султана, который еще и сестру свою пожаловал своему визирю в жены.

Гюзюль дивилась на трон из слоновой кости и черепахи, серебряные подсвечники и медно-бирюзовые паникадила. Подобные атрибуты пристало иметь лишь султану. Да и сам Ибрагим с золотой лентой вокруг похожего на сахарную голову тюрбана и в белоснежных атласных одеждах выглядел не просто царственно, а именно таким, каким Гюзюль представляла себе Властелина жизни. И даже рубин в его перстне был размером с голубиное яйцо.

Его писарь и казначей Рустем сидел, скрестив ноги, у подножия мраморных ступеней к трону спиною к ней. Она была наслышана об этом болгарине, вознесшемся по служебной лестнице вслед за Ибрагимом и с такой же стремительностью.

Гюзюль явилась сюда прямиком из гарема, где вела разрешенную торговлю самоцветами и безделушками. Но это было лишь прикрытием, а истинной ее ролью была поддержка сношений между замкнутым в себе мирком гарема и внешним миром, – и в этом качестве она была куда более драгоценна, чем все продаваемые ею камни, вместе взятые. А с годами Гюзюль сделалась голосом Гюльбахар за стенами гарема.

Свою увядающую молодость Гюзюль силилась скрасить яркими лентами,