Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

Катрин презрительно фыркнула:

— И куда же? К очередной любовнице! Амбуазские, турские и парижские шлюхи всегда к его услугам. Говорят, когда мы жили в Париже, он не брезговал даже нищенками из Сен-Совёр и Нельского подворья, где Двор Чудес. Тебе ли не знать об этом?

— Я ничего не могу с собой поделать, — послышался в ответ сдавленный голос.

Катрин продолжала кипеть возмущением:

— Тебя не останавливает даже то, что он едва не похитил твоего брата, — это было, помнится, четыре года назад, когда король тяжело заболел. А затем Карла чуть не отравили. Кто? Тот, кому это было нужно. Кому именно? Да все тому же красавчику, твоему хваленому орлеанскому родственнику.

— Мне все это хорошо известно, — холодно ответила Анна.

— Ей известно! Да тебе следует в ножки поклониться человеку, который дважды вырвал Карла из лап смерти! Не будь его, трон достался бы твоему холеному Аполлону, который, на мой взгляд, имеет такое же представление об управлении государством, как лягушка — о постройке замка.

— Этого человека отблагодарили: он теперь камергер.

— А ты? Что сделала для него ты, будущая регентша, правительница, которая стала бы никем, займи престол твой царственный родственник?

Анна повернулась в седле, брови на ее лице дружно взлетели:

— Я? Но что же я могла для него сделать: подарить дом, замок, сеньорию? Все это не в моей власти. Я сердечно поблагодарила его и дала ему кошелек с золотом.

— Плевать ему на твой кошелек! Страстного взгляда, нежной улыбки, горячих слов — вот чего он ждал от тебя. Да полно, или ты ослепла? Вот уже какую неделю он глаз с тебя не сводит, потому что влюблен, а ты ему вместо ответного чувства — кошелек!

Брови подпрыгнули еще выше:

— Влюблен? В меня?

— Нет, в святую Марию Египетскую; она как-то останавливалась тут на днях проездом в Иерусалим.

— Но кто тебе сказал? Он сам, сир де Вержи?

— Что за мужчина, который обращается со своими жалобами к женщине! Ты его совсем уже ни во что не ставишь. Он благороден, горд, смел и вовсе не нытик, как ты о нем вообразила. К тому же красив.

— Красив? — Анна отвернулась и, поведя плечом, стала смотреть вдаль, на тропу, терявшуюся в густой траве. — А я и не заметила.

— Это потому, что ты смотришь не в ту сторону. Тебе бы влюбиться в друга, ты же влюбляешься во врага. Пока что герцог открыто не стал им, боясь твоего отца, но как только его не станет, он немедленно заявит о своих правах на регентство. Хорош регент, у которого на уме лишь женщины и охота!

Анна тяжело вздохнула и снова опустила голову.

Подруга не унималась:

— Видит Бог, я поражена: дочь короля сгорает от любви к какому-то ветрогону!

— Катрин, не забывайся.

— Нет, это тебе не следует забываться! С виду ты — вылитая королева, а в душе — обыкновенная пастушка, готовая, задрав подол, броситься в объятия смазливого ветреника, который ко всему прочему очень скоро станет угрожать не только ей самой и ее брату, но и всему королевству.

— Мой отец пока еще жив и, даст Бог, недуг отступит от него.

— Но даже его ты не послушала и продолжаешь потакать своей слабости по сей день. Помилуй, сколько уже можно витать в облаках, созданных твоим опьяненным воображением? Увы, к несчастью, ты рано созрела. Вспомни, когда тебе было всего двенадцать лет, ты без памяти влюбилась в красивенького херувимчика, сына Карла Орлеанского. Мало того, заявила, что желаешь взять в мужья этого пригожего принца. Твоя глупая причуда могла послужить серьезным препятствием в политике твоего отца, и он, дабы охладить твой пыл, выдал тебя замуж за сеньора де Боже, ныне графа де Ла Марш. Тебе понравился покладистый, набожный супруг, ты даже подружилась с ним, но по-прежнему, хотя прошло уже целых десять лет, продолжаешь бросать пылкие взгляды в сторону Людовика Орлеанского и готова наставить мужу рога. Но прежде, надо полагать, ты собираешься вступить со своим миленьким в любовную переписку? Не забудь в первом же послании обрадовать его тем, что ты мне как-то прочла. Постой, как же это… Ага, вспомнила:

Я не устану повторять,

Что я люблю тебя. Опять

Все мысли только о тебе.

Поклон за счастье дивное судьбе.

— Я сочинила еще четверостишие, Катрин. Вот оно, послушай:

Любить тебя не перестану,

Хотя бывают трудности порой.

И повторять я не устану,

Как ты мне нужен, мой родной!

Подруга расхохоталась:

— Нет, ты и в самом деле сошла с ума и, догадываюсь, негодуешь, что стрелы Амура отскакивают от твоего Антиноя, как от замковой стены.

— Иногда я жалею, что я дочь короля.

— По-твоему, его останавливает именно это? Так облачись в наряд женщины легкого поведения — мигом окажешься в постели принца. Только не забудь надеть маску: узнав тебя, он рассмеется тебе в лицо.

— Может быть, — с тихой улыбкой промолвила Анна де Боже, — это принесло бы мне облегчение.

Катрин отпрянула, широко раскрыв глаза:

— Фи, принцесса, что за вздор! Поверь мне, тебе следует выкинуть эту блажь из головы, и лучшее средство для этого — новая любовь, которая убьет старую.

— Но старая хороша тем, что не дает повода для ревности моему супругу. Новая любовь — а она, согласись, тотчас станет пищей для злых языков — уронит меня в глазах мужа, хуже того, она может привести к печальным последствиям, достаточно вспомнить историю с дамой Соремондой из Русильона и с маршальшей де Брезе[8].

— Графа де Боже никак нельзя обвинить в бесчеловечности: ему не придет в голову угостить супругу блюдом из жареного сердца ее любовника. И никто не заставляет тебя брать пример с дочери Агнес Сорель; Шарлотта дошла до крайней степени распутства: какой же муж станет благосклонно взирать на то, как его жена задирает юбки перед собственным слугой, да еще и собираясь после этого разделить ложе с супругом? Надеюсь, тебе не взбредет на ум раздвигать ноги перед своим возлюбленным едва ли не на глазах у мужа.

— Черт возьми, Катрин, но для этого надо вовсе сойти с ума!

— Чрезмерная похотливость и побуждала Шарлотту совершать безумства; сие — наследие матери мадам де Брезе, госпожи Сорель. Слава богу, ты не состоишь в родстве с любовницей Карла Седьмого.

— Но ты говорила