Время умирать. Рязань, год 1237 - Николай Александрович Баранов

Отец твой развернулся и пошел в шатер, где мы пировали, а там сразу к месту, где сидели Глеб с Константином. Охраны вокруг них стало еще больше. И все бронные и оружные. Трезвые. Изяслав растолкал охрану – и к Глебу: мол, что за приказы он отдает своим прислужникам. Тот смеется: дескать, убирают слуги оружие, чтобы, перепившись, не поубивали спьяну друг друга. А сам по сторонам зыркает на охранников своих. Те поближе подтянулись, стиснули меня с князем с боков. Тут уж ясно стало, что худое задумал Глеб.

Вдарил я локтем охранника, того, что притиснул меня справа, оттолкнул, выхватил меч, кричу Изяславу: «Беги, князь, измена!» Отец твой тоже сумел вырваться из рук охранников. Вот только меч свой он в шатре возле своего места оставил, лишь нож у него с собой и был. Но нож он выхватил, пырнул даже одного Глебова гридня. Да тот в доспехе, не пробил. А охрана тоже мечи вытащила, стала на нас наседать, но неуверенно как-то. Непросто, видать, вот так, с холодной головой своих-то резать.

Я князя к себе за спину толкнул, грожу врагам мечом, чтоб близко не подходили. Кричу своим, тем, что в шатре за столами: «Измена! К оружию!» Не сразу те поняли, что произошло. Думали, просто ссора пьяная. Сколько таких на пирах бывает. Вечером поссорились, утром помирились. Но с мест повскакивали те, кто еще мог. Кто-то даже за оружие схватился.

Я князю кричу: беги, мол, к нашим, оружайся, людей сплоти. Послушался, побежал. Твердо на ногах стоит. Видать, хмель-то сразу выветрился. Я пячусь следом за ним, отмахиваюсь от наседающих Глебовых охранников. Слышу, за спиной шум поднялся, крики, оружие лязгнуло. Не утерпел, оглянулся. Вижу: гридни да бояре князей-убийц оружие схватили, рубят ничего не подозревающих людей пронских князей. Страх Божий! Пока отвернулся от врагов, они меня и достали, рубанули по плечу. Не сильно, правда, успел отшатнуться я в последний миг. Но кровь пошла обильно. Думал уж, конец мне пришел, приготовился жизнь продать подороже, но тут нежданно помощь подоспела.

Не все, видать, к тому времени упились, имелись и те, кто разум сохранил и тоже приметил неладное. Они и оружие вовремя схватили, и тех, кто еще на ногах был способен держаться, вооружить и сплотить сумели. С десяток таких гридней мне на помощь и пришли. Нападающих было больше, но мы, отбиваясь, отошли к нашим, к тем, которые оружие схватить успели. Сотни полторы таких оказалось. Отец твой уже взял их к тому времени под свою руку. Огородились они поваленными столами, отбили первый натиск.

Добрался я до Изяслава. Он в первых рядах стоял с мечом уже окровяненным. Враги откатились, получив отпор, и словно ждали кого-то. Потом-то стало ясно: половцев безбожных. Но мы того тогда еще не знали. Время появилось осмотреться, людей посчитать, подумать, что дальше делать.

Кроме Изяслава никто из князей пронских не спасся. Всех их в шатре побили. Никто выскочить не успел. Ближников ихних, что с ними в шатре пировали, тож… Попытался отец твой вызвать братьев-предателей на разговор, но не вышли те. Иль постыдились, иль уж не считали брата своего в числе живых и не сочли нужным говорить с покойником. А может, побоялись, что дрогнет душа, пощадят брата единокровного. Не знаю. Но не вышел никто.

А через малое время топот конницы со стороны Соловьиного оврага раздался, визг боевой половцев. Еще миг, и на нас, безбронных, ливень стрел пал, поубивав и переранив не менее трети наших, а чуть погодя и конные половцы ударили. Без броней с одними только мечами против конницы, даже легкой половецкой, оставшаяся сотня тех, кто еще мог на ногах стоять, мало чего смогла. Строй наш слабый сразу распался, всадники половецкие топтали конями, рубили, кололи пиками.

Мы с князем встали спина к спине, отбивались, сколько могли. А потом слышу, захрипел Изяслав, вздрогнул смертно. Обернулся к нему, а он на копье половецком висит, клонится вперед. Половец, что его на копье насадил, зубы скалит довольно, копье в ране проворачивает. Взъярился тут я. Света белого не взвидел. Кинулся на половца, лётом с боку на коня его вспрыгнул, рубанул вражину по шее, напрочь голову срубил.

Голос Прозора пресекся, он схватил со стола кубок со сбитнем, глотнул, смачивая горло, опустил голову, стиснув кубок так, что побелели пальцы. Скулы его, не покрытые бородой, запунцовели. Видно было, что как наяву переживает инок тот страшный бой. Помолчав немного и справившись с волнением, он хрипловатым голосом продолжил свою печальную повесть.

– Срубил я башку вражине, спрыгнул с лошади, кинулся к Изяславу, выдернул копье, а он уж отходит, силится сказать что-то, но не может, кровью своей захлебывается. Так и отошел у меня на руках. Погоревать мне не дали: с колен подняться не успел, как ударило меня чем-то по голове ничем не прикрытой. Дальше только темнота.

Прозор снова примолк. Вздохнул шумно. Еще раз глотнул из кубка. Сказал:

– Вот так погиб твой отец, Ратислав.

Какое-то время в закутке царила тишина. Ратьша сидел с опущенной головой. В душе его бушевали ненависть к убийцам отца, жалость к нему, жалость к матери, желание отомстить. Но кому мстить? Сколько воды утекло с того времени. Главный виновник отцовой гибели – Глеб – сгинул в южных степях…

Понемногу он успокаивался. Появилось желание узнать, что стало дальше с отцовым ближником. Как ему удалось спастись, почему оказался в монастыре такой воин, явно не из последних? Задал этот вопрос Прозору.

– Что дальше со мной было? – печально усмехнулся инок. – Очнулся я оттого, что дышать стало нечем. Открыл глаза – темнота. Ничего не видать. А еще землей пахнет. И кровью… В общем, закопали меня в яме вместе со всеми побитыми пронцами. Видно, за мертвого приняли. Как я выбрался из этой могилы, толком и не помню. Смотрю только, ночь, луна полная с неба светит и дышится… Век бы дышал. Хотел встать, но не смог, голова кругом. Пополз.

Спасло то, что хорошие люди приютили, выходили, не выдали врагам. Когда поправился, как я думал, хотел мстить, но тут скрутил меня первый приступ. От удара того по голове (булавой, видать) сделалась со мной падучая. Приступы шли один за другим, стоило только чуть перенапрячься или даже сильно взволноваться. А после такого приступа лежал я в лежку