Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков

— О… я здесь… здесь…

Этот голос раньше принадлежал нашему монаху Вишялаварману.

И когда мы заглянули за хижину, то и увидели его на ложе из трав у тлеющих углей.

— Вишялавармана?..

Мы подошли к нему, принялись расспрашивать, но раздался голос:

— Не стоит его беспокоить.

Я уже хорошо знал этот язык, первоначальный язык нашего учения — пали.

Оглянувшись, мы узрели невысокого человека с копной завязанных вверху в узел волос и с такой же копной бороды, и тоже завязанной узлом. Но сперва мы увидели все-таки его нос. У Хайи был крупный нос. Внушителен был нос Джанги. Но этот нос был поистине выдающимся произведением искусства неведомого резчика по дереву ли, по кости. Горбатый, как клюв той птицы, что видел я над водой у острова, где забывают путь домой, — птицы-носорога с костяным наростом на клюве, хотя и без нароста клюв той птицы велик. Он был в одной набедренной повязке. Перекинутого через плечо шнура мы не заметили. Значит, этот человек не принадлежал к трем варнам дваждырожденных. Он дал монаху снадобье и вскрыл нарыв. Голова Вишялаварманы была перевязана. Уже совсем стемнело, и хозяин хижины предложил нам переночевать у него, мы согласились. Но спать пока не ложились, сидели у огня.

Человек Без-имени — так он назвал себя сам, когда мы спросили его: Без-имени — Вина намнах[442] — слушал мой рассказ о путешествии из Поднебесной. И, узнав, откуда я, тоже назвал меня Облаком, но на свой манер, не так, как Кесара, Джалада, а — Мегха.

Закончив, я спросил, почему его называют оленным человеком и почему он не хочет носить имя.

Вина намнах ответил не сразу. Щуря крупные черные миндалевидные глаза на красные, как цветы ашоки, угли, он помешивал их палочкой и молчал. Потом перевел взгляд на меня.

— Разве шрамана никогда не слышал о тех, кто живет, как олень, ходит за стадом, во всем им подражая, спит на траве и даже ест с земли ртом, а не поднося пищу руками?

Я признался, что слышал, но никак не мог понять, зачем это делается? Что это дает?

— Что это дает? — задумчиво переспросил он и коротко ответил: — Мокшу.

Я тут же спросил, как олень может достичь ниббаны, — а мокша и ниббана по сути одно и то же. Ведь человек, наоборот, прикладывает все усилия, чтобы не переродиться каким-нибудь существом, собакой или тем же оленем.

— Олень-человек это не олень, — отвечал Вина намнах, — но и не человек.

Все замолчали, слушая потрескиванье углей и лесные шорохи да отдаленное пение реки, падающей к океану.

— Но мокши я не достиг, — наконец произнес Вина намнах. — Мне мешала музыка.

Мы смотрели на его горбоносое лицо, озаренное отсветами пылающих углей.

— Музыка? — удивленно спросил я.

Но ничего больше услышать от этого человека мы не смогли. Он отвечал нехотя и односложно, хотя моя реплика о музыканте Поднебесной Рамтише и музыкальной Палате Юэфу его, видимо, заинтересовала, но все же он промолчал. И тогда я прекратил расспросы и сделал знак Хайе остановиться. Позже, улучив мгновение, я ему объяснил, что этот человек Вина намнах уже слишком устал от слов, ведь он отшельник и надо уважать его выбор.

Спать на воздухе в этих краях было невозможно, донимали кровососы. Но Вина намнах набросал травы на угли и гнилушки, и дым разогнал жужжащих тварей. Мы смогли поспать, разместившись возле очага. В хижине было слишком тесно, там помещалась только одна постель из трав и еще крошечный очаг, а также випанчи.

Рано утром, открыв глаза и привстав, я увидел, что лес тонет в тумане… или это был дым? Очаг все еще пышел углями, и дым от него густо валил. Видимо, Вина намнах подбрасывал хворост и травы все время.

Когда я поднялся и отошел в сторону, чтобы справить нужду, то увидел, что все и впрямь застилал туман, наплывавший от реки. И тут я услышал чистый мелодичный пересвист и подумал сразу о нашей флейте сяо, а потом о местной кукушке… Но, пойдя на эти звуки, вскоре различил среди деревьев, окутанных туманом, — так что казалось, будто красные короны цветов венчают фигуры в белом, — увидел низкорослых оленей, а потом и человека. Звуки издавал он. И что же? Олени ему отвечали. Они нежно хоркали. Это был несомненно Вина намнах, хотя лица его я не рассмотрел и уже хотел вернуться к хижине, как вдруг он меня окликнул:

— Мегха!

Я остановился и обернулся. Вина намнах в сером скрипучем одеянии из бересты, с громоздкими узлами волос на голове и бороде приблизился ко мне. Волосы его были сыры, видимо, после купания.

— Вишну, Великий океан сознания, да благоволит тебе! — приветствовал он, складывая ладони перед грудью.

То же сделал и я.

— И океану просил предать его пепел ваш монах, — добавил Вина намнах.

Я взглянул на него.

— На исходе ночи он ушел за черту, — сказал Вина намнах. — Вы пришли слишком поздно. Но, по крайней мере, я смог подарить ему улыбку в конце этого существования.

И действительно, когда мы вернулись к его жилью и увидели слугу Халси, молящегося у травяной постели, и Вишялаварману — на его лице стыла улыбка…

Погребальный костер мы соорудили и зажгли после всех молитв и жертвоприношений цветами на берегу реки Авалокитешвары и собранный пепел, в который обратилась плоть тихого круглоголового добряка Вишялаварманы, на пальмовых листьях пустили по течению. Река Авалокитешвары быстро донесет его до океана. Вина намнах, услышав, как я называю эту реку, спросил, почему я так ее называю, ведь у реки другое имя? Я объяснил. Он попросил поведать о Авалокитешваре. И я все рассказал, не забыв сообщить, что по-китайски имя звучит так: Гуаньшиинь, что означает Созерцающий Звуки Мира. Хотя в Индии это имя такое: Господь, Внимающий Миру. Но в Поднебесную пришло самое древнее имя: Аволокитесвара, а оно означает — Внимающий Звукам Мира. В Поднебесной оно превратилось в Созерцающую Звуки Мира, ведь бодисатва почитается в женском воплощении.

— Значит, неспроста именно здесь я поселился, — заметил Вина намнах.

После погребения мы все пришли к его хижине. Слуги приготовили рис с оливковым маслом, а Вина намнах ушел в лес и вскоре вернулся с корзиной тамариндовых плодов, кисло-сладких, вкусом напоминающих финики или курагу. Здесь были все, кроме одного слуги, оставшегося с лошадьми и