Кингс Хайвей - Роман Зинзер

Я подхватил свой баул и пошел в туалет, причем от усталости или невнимательности завернул в женский. Там, стоя у раковины, одна из пассажирок поправляла колготки. Она зыркнула на меня глазом и начала что-то быстро-быстро мне говорить. Я ничего не понял и задом ломанулся к выходу, споткнулся о входящего в туалет посетителя и присел на попу и руки. Посетитель сзади логично оказался посетительницей. Той самой в драных штанах девушкой. Она подняла бровь, но ничего не сказала. Выйдя из туалета, я сел на свое прежнее место и до самой погрузки в самолет играл в змейку. Эмиграция начиналась с конфуза.

***

Во второй половине зимы, после Нового года, я почти не работал. Нет, я все так же ходил к десяти или к половине пятого в ресторан, но делать там было почти нечего. После праздников посетители разъехались по теплым краям или просто растратили все свои лишние деньги.

В январе за смену в среднем мы обслуживали всего лишь по сорок клиентов. В чаевых это баксов двадцать пять. Тогда еще многих сократили по профсоюзным причинам, в том числе всех моих тайно любимых работниц: официанток Марию, Стеффани, Джейн, барменов Тиффани и Аннабель, кондитеров, еще много кого.

В эти дни в январе к нам приходило поесть много русских семей. Видимо, в России начались новогодние праздники длиною в жизнь. Я мог их вычислить издалека по одежде и лицам. Нет, все они были нейтрально и со вкусом одеты, ухожены, девушки были чаще очень красивы, женщины сдержанны и милы, мужики без перстней и спортивных штанов под блестящие туфли. Но все равно что-то было такое. Наше. Мои догадки всегда подтверждались, когда они подходили поближе и становилось слышно, на каком языке они говорят.

И так же, как я не люблю жителей русской колонии в Бруклине, беспардонных, медленных, а часто просто тупых, настолько мне нравились наши русские, украинские ресторанные гости. Да, они шумные, когда собираются вместе, не очень привычные к скромности и уважению как себя, так и других. Но это менялось: мои сограждане уже научились снижать голос, когда матерились, оставлять чаевые и не грубить окружающим. Я всегда получал двадцатку сверху за историю своей жизни в Америке во время их трапезы, им было интересно. Они были все бизнесмены и в то же время туристы, заскочившие на несколько дней побродить по Манхэттену, с устроенной жизнью и недостатком в ней сумбура и голода.

***

Уволили меня из ресторана в конце февраля. В «Плазе» я отработал сто восемнадцать дней с выходными и без перерывов на праздники.

Даже Новый год я встречал на работе. Помню, в двенадцать часов нам раздали по бокалу шампанского и отправили дальше драить столы и таскать коробки со специальной тяжелой новогодней посудой. Посетителей было мало, но они напились и, раздвинув столы, устроили шумные танцы.

Баха, как и обещал, в тот день познакомил меня со своей женой. Она оказалась высушенной пробежками женщиной лет тридцати с длинными темными волосами. Невысокая. В джинсах и майке с мультяшным принтом. Она просто сидела за одной из наших ресторанных стоек и пила «Сан-Пеллегрино». Без еды.

– Это Марк. Это он бумажник мой нашел, представляешь! – Баха вспомнил старое и вновь рассказал жене о той истории потери. Жену звали Дана. Дана слабо растянула губы. Вид у нее был если не измученный, то очень усталый. «Нельзя так много бегать», – подумал я, глядя на ее лицо и руки.

Баха настаивал на совместной фотографии. Он поймал за локоть очкарика Зейна, взял со стола телефон Даны и попросил нас сфотографировать втроем. Зейн со второй попытки попал пальцем в экран для фотографии. Баха улыбался шире всех.

Жилистая Дана допила свою минералку, и Баха потащил ее на экскурсию в наш back of the house – на кухню. Я в это время убирал со столов последних посетителей.

Минут через тридцать все разошлись, официанты сделали punch out – на кассовом компе завершили свой рабочий день – и пошли по домам. Я был дежурным: все должен был протереть, выбросить мусор и поставить стулья на стойки. Стандартная операция. Зейн приглушил свет в ресторане, махнул мне рукой, мол, сам все закончишь, и закрылся в менеджерской каморке считать дневную выручку. Менеджеры всегда уходили последними.

Я набрал себе ковш с водой и моющим средством, налил чаю и пошел тереть ресторан. Из кухонного туалета вышла Дана и огляделась по сторонам. Она заметила меня и пошла навстречу. Я думал, она давным-давно ушла с Бахой домой. Оказалось, что нет.

– Все уже ушли? – спросила она, подойдя по коридору ближе.

– Да. Я думал, вы ушли с Бахой домой.

– Он ушел домой, да, – она хмыкнула и села на один из стульев. – Можно? – спросила Дана, и я кивнул. У нее был очень правильный акцент. Кажется, такой называют бостонским. Ньюйоркцы говорят чуть иначе.

Минут пять она сидела молча. Я тем временем протер все столы, слил мыльную воду из ковша и принялся опустошать мусорные урны в зале ресторана. Их было три, все доверху набитые салфетками. При вытаскивании мешка обычно все салфетки рассыпались, и выглядело это так, как будто в ресторане через метровую дырку в крыше выпал снег.

– А где ты живешь? Далеко ехать после работы? – спросила Дана.

Она, честно, меня смущала. Я не вполне понимал, почему она тут сидит, где ее палестинский белозубый муж и зачем ей, вообще, этот стандартный small talk со мной.

– Шипсхед-Бей, – ответил я.

Шипсхед-Бей, или Залив овечьей головы, – дальний район в Бруклине, прямо перед Брайтон-Бич. Именно там моя подвальная комната и находится.

– Бруклин. Я жила в Бруклине. Сейчас в Верхнем Манхэттене, за Гарлемом. Тихо, спокойно и бегать удобно в парке.

– Бегать, – сказал я. – И правда. Баха говорил, вы вроде тоже в Бруклине живете. Уильямсбург или что-то такое?

– Да, Баха там и живет. А я в Верхнем Манхэттене, – Дана на мгновение подняла брови и добавила, – мне так до работы ближе.

Картинка с Бахой сложилась. Помните Манвела? За деньги он женился и получил статус жителя. Вот то же самое. Баха платит Дане, и та за него вписывается. Хотя все это и странно. Я иначе представлял себе продавщиц двух своих «замужних» лет. Толстые страшные бабы. За тридцать. Белые. Черным Департамент иммиграции вряд ли поверит. Бедные, живут в праджектах на пособие. Праджекты – это соцжилье для тех, кто концы не сводит с концами. Такие хрущевки на американский лад. Дана при всей ее