Дракон из черного стекла - Джим Чайковски
Но этого не произошло.
Этим утром главный придворный целитель Оркан поднял Микейна с постели, сообщив ему, что Миэллу опять едва отвели от края гибели и что она не протянет и дня. Лекарь призвал его прийти и обменяться с супругой последними словами, а также призвать клириков, которые молитвами и помазанием священными бальзамами облегчили бы ей путь к богам.
Однако Микейн сразу же ринулся в подземные глубины Вышнего Оплота, прихватив с собой всех своих Сребростражей, где ворвался в логово Ифлеленов, громогласно требуя присутствия Врита. Это буйство закончилось перед парой высоких дверей из черного дерева, отмеченных символом в виде рогатой гадюки Владыки Дрейка, за которыми скрывалось самое сокровенное святилище Ифлеленов. Даже Сребростражи не решились взломать эти двери.
В конце концов в этом не возникло необходимости. Врит сам вышел навстречу гневу Микейна. Узнав об опасности, грозящей Миэлле, он потребовал, чтобы его немедля отвели к ней, и первым двинулся к выходу. Микейн поспешил следом, но не преминул в последний раз оглянуться на двери из черного дерева, отмеченные зловещим клеймом. Он подозревал, что этот человек что-то скрывает. Какая бы мерзкая алхимия ни отвлекала Врита от его обязанностей, скрывалась она именно за этими дверями. Микейн намеревался все выяснить, но сначала нужно было позаботиться о Миэлле.
Осмотрев королеву, Врит потребовал уединения. Его слова заставили всех удалиться, за исключением пары его коллег-Ифлеленов и горстки целителей. Схватив Микейна за руку, Врит зловеще предупредил: «Если вы хотите, чтобы королева Миэлла прожила настолько долго, чтобы ее ребенок мог появиться на свет, то должны поступить так, как я прошу. Это ее единственный шанс и единственная надежда для вашего ребенка».
Микейн прислушался к этим словам. Он не только боялся потерять дитя, но и опасался, что такая трагедия может плохо повлиять на настроения в обществе. Конечно, во всем можно было обвинить происки Южного Клаша, однако многие наверняка восприняли бы это как наказание богов, а кое-кто – и как свидетельство того, что в немилость у них впал лично Микейн. Смута могла вспыхнуть по новой.
«Я этого не допущу – только не после той жертвы, которую мне пришлось принести».
* * *
Врит подошел к занавесям и протянул руку, чтобы раздвинуть их.
– Держитесь, Ваше Величие. Сейчас вам придется нелегко.
После чего отдернул ткань и взмахом руки велел всем, кто находился внутри, отступить, открывая королю путь к его королеве.
Микейн шагнул было вперед, но тут же резко остановился, силясь осмыслить открывшееся перед ним зрелище.
Миэлла теперь покоилась на новом ложе, сделанном из меди и железа. Она полулежала на спине, почти полностью обнаженная – коротенькое одеяло прикрывало лишь живот, обеспечивая хоть какую-то благопристойность. Однако то, что было открыто всем взорам выше него, могло вызвать лишь ужас и отвращение.
Торин отшатнулся, невольно опустившись на одно колено.
Микейн остался неподвижно стоять, зная, что с этим придется смириться.
Голова Миэллы была запрокинута назад. Из ее бледных губ торчала гибкая трубка. Трубки поменьше оскверняли ее ноздри. Невидящие глаза неподвижно уставились на расписанный фресками потолок. Кто-то обрил ей голову, оставив на ней островки щетины.
И все же Микейн узнал ее. Рука его метнулась ко рту – но не от отвращения, а при воспоминании о том, как эти губы касались его губ, как эти мертвые глаза с любовью смотрели на него, как его пальцы гладили ей волосы, когда ее голова покоилась у него на коленях.
Эти воспоминания повлекли его вперед – один свинцовый шаг за другим. Микейн, не мигая, смотрел вперед на то, что открыл ему Врит, – на свою возлюбленную, какой он ее никогда не видел и не мог увидеть.
Грудная клетка Миэллы была вскрыта, образуя широкий проем, обрамленный распиленными ребрами. Концы их ярко белели в окружении красной плоти, из которой все еще сочилась кровь. Внутри этого проема ходили вверх-вниз легкие, сердце размеренно сжималось и расслаблялось, словно кулак, – вновь и вновь.
Микейн продолжал шажок за шажком продвигаться вперед, словно притягиваемый этим зрелищем.
В больших резервуарах за медным ложем булькала какая-то янтарная жидкость, от которых к разным частям тела Миэллы со снятой лоскутами кожей тянулись еще трубки. Какой-то механический ящик с хрипением качал воздух, и в такт его размеренному постукиванию вздымались и опадали ажурные ткани легких.
– Что ты натворил? – Этот вопрос прозвучал из уст не Микейна, а Торина.
– Мы называем это кровожитницей, – объяснил Врит. – Отныне это устройство будет поддерживать в ней жизнь. Достаточно долго, чтобы извлечь ребенка, когда придет время.
Микейн наконец подошел к ложу вплотную.
Врит повторил то, что уже говорил ему:
– Это был единственный способ.
Микейн медленно кивнул. Потом придвинулся ближе и, нежно взяв Миэллу за руку, крепко сжал ее – выражая ей свою любовь, свою признательность за ее самопожертвование. И мысленно в последний раз обратился к ней: «Будь сильной, моя королева, еще немного!»
Но не успел еще отпустить руку Миэллы, как ее хрупкие пальчики дрогнули и сомкнулись на его руке.
Он не знал, было ли это просто рефлексом, или же где-то в глубине этого измученного тела Миэлла по-прежнему сознавала окружающее, из последних сил пытаясь достучаться до него. Микейн был слишком напуган, чтобы спросить об этом у Врита, слишком боялся ответа. Вместо этого он наклонился и поцеловал вздувшийся живот, прикрытый одеялом, прошептав при этом обещание ребенку внутри:
– Я спасу тебя!
Глава 31
Аалийя опустилась на колени рядом с кроватью Тазара в императорской лечебнице, расположенной в той же башне, что и ее резиденция. Под высокими окнами, которые сейчас были задернуты шторами, прикрывающими палату от солнца, поскольку дело уже было к ночи, тянулся ряд других коек, дополнительно укрытых за плотными пологами и занавесками – как для уединения, так и для того, чтобы хворые и увечные могли спокойно уснуть.
Только вот Аалийя хотела, чтобы сон ее любимого поскорей подошел к концу.
Она держала Тазара за руку, чувствуя легкую дрожь в его пальцах, пока яд все еще действовал на него. С каждым выдохом на губах у него выступала пена.
– Вернись ко мне! – прошептала Аалийя.
С противоположной стороны кровати, склонив голову, сидела другая женщина, которая тихо бормотала молитвы, обращенные к Экс’Ор, клашанской богине исцеления. В центре палаты стояла беломраморная скульптура этого божества, облаченного в мантию, с чашей в руках. Вода из чаши стекала в бассейн у ее
