Моя стая-семья и не только - Евгения Кимовна Романенко
Прошло недели две. С Кезы сыпались перья, он лысел на глазах! Кто знал тогда, в 70-х, о клещах-пероедах, от которых сейчас можно вылечить простыми каплями? Не было врача, не было капель. В итоге, через месяц у нас по комнатам скакал голый наглый самонадеянный тип, отдалённо напоминающий попугая.
Этот голый король подчинил всех! Коты его грели, собаки ─ оберегали, а Кеза залазил нам на голову, когда ему хотелось пообщаться.
Но нет худа без добра! Была у моей мамы знакомая. Я малая была, но не любила я её. Животные тоже! Вроде улыбается, а человек неприятный.
Сели они с мамой чай пить. Римма Федоровна все подначивает: «Что, милочка, всё дочке потакаешь? Зверинец-то ещё содержишь?». Мама молчит, тоже хорошо знает свою подругу. Я сижу в комнате, сдерживая собак и успокаивая кошек.
Вдруг из кухни раздаётся нечеловеческий вопль. Вылетели все: я, собаки, коты. Что случилось? Мама, в непонятках, сидит за столом, а по кухне носится Римма Федоровна, голося, как пожарная сирена, схватившись руками за вдруг облысевшую голову! А на полу, возле печки, Кеза раздирает парик! Собаки с восторгом кинулись помогать, коты, выгнув спины, встали заслоном.
Мама с Риммой Федоровной, до конца жизни приятельницы, перезванивались. Но в гости она к нам больше не ходила.
Этот голый попугай прожил у нас десять лет. Его уважала, и, чего греха таить, побаивалась вся наша живность. Он, зараза, хоть и без единого пёрышка, но кусался больно, так и норовил, если что, в нос вцепиться! Он никого не боялся, но гадюке старался на глаза не попадаться.
Если бы, в то время, были лекарства, или хотя бы знать, от чего лечить ─ летал бы мой Ирокезмий, как птице положено. И не скакал бы голый по полу и головам.
Пашка-убивица
Думаю, у вас такое тоже бывает: услышали музыку, уловили запах, увидели человека. И нахлынули воспоминания…
Заехала к нам на комплекс СТО (станция технического обслуживания) машина, огромная, как броневик. Я в машинах не разбираюсь, но тут напрягла извилины и прочитала: «Тойота-Тайга». За тонированными стёклами водителя не разглядеть.
Мы с девчонками замерли в ожидании этакого брутального мачо местного разлива. Заулыбались нормальными, не рабочими улыбками. И тут у нас отвалились челюсти, у девчонок улыбки размазались по физиономии, и на лицах остались только глаза и невежливо открытые рты.
Появилась женщина! Нет ─ гренадёр Семёновского полка! Под два метра ростом. Размаху в плечах позавидует любой культурист. Показывая изящной ладошкой, размером с совковую лопату, и объясняя басом, как у Шаляпина, где и как надо помыть её машину, она мило улыбалась оторопевшим девчатам. А я, глядя на эту даму, вдруг вспомнила другую. Из далёкого деревенского детства.
Жила в деревне молодка, её звали Павлина, но об этом забыли. Пашка, и только. По комплекции ─ копия дамы, что к нам сейчас заехала. Только молодая. И хоть была Паша красивой, замуж как-то брать её не спешили. Уж очень характером крута была девка. Да и какой ей быть, если работала она на колхозной ферме забойщиком! Здесь не каждый мужик выдюживал. В те года, не только в СССР, но и во всём мире скот забивали вручную.
Пашу уважали и побаивались. Она могла не только кулаком припечатать, но и хлёстким словом отбрить. За глаза, обзывали её Пашка-убивица. Только на суде, когда судили её за хищение государственного имущества в особо крупных размерах, народ роптал и жалел Пашку.
Да, хищение-то оказалось очень даже крупным. Бык-трёхлетка, оформленный три года назад как выбраковка. Родился бык Прошка, во-первых, не по плану, гульнула коровка на стороне, а во-вторых, самое главное, ─ был калекой. При родах пьяный зоотехник вывернул ему ножку. Руководство решило ─ на мясо. Телятина тоже нужна. А забойщик кто? Пашка-убивица.
Никто не знал, как Паше удалось подменить недостающие килограммы. За выходом мяса следили строго. Но, спрятав увечного телёнка в своём сарае за околицей, Паша взялась его вынянькивать. Сама вправила, как умела и смогла, Прошке ножку, кормила из соски, нянчила, как ребятёнка.
Три года никто ни о чём не догадывался. К ней домой никто не ходил, гостей Паша не жаловала всегда. Не держала Пашка и скотины. Ни курёнка, ни козы. Злющий кобель и дикий кот. Вот и всё, что было у Павлины.
Но как-то раз пырнула рогом Пашку старая корова, не убереглась девка. Лежит, истекает кровью. Пока до правления на лошади доскакали, пока до областного дозвонились, пока скорая добралась. Время проходит, Пашка уже и всхлипывать перестала.
Вдруг, вышибая двери, раскидывая толпу, влетает огромный бычара. Не видя никого, он падает на колени перед лежащей Пашкой, облизывая ей лицо, и мычит так, что у людей полились слёзы. Доярки завыли навзрыд, мужики захлюпали носами. А когда Прошка, хромая, поскакал за скорой, пьяного зоотехника осенило:
─ Люди, да это же Пашка, зараза, того выбраковыша присвоила!
Слово было сказано. Кем не надо ─ услышано. И после больницы Паша попала под суд. Всё это время Прошка слонялся вокруг больнички, отгоняя посланцев от правления колхоза с целью его поймать, привести, зачислить. Ведь на Прошку у Паши не было документов.
Но Прошка не давался. Грозя огромными рогами, он или отгонял ловцов, или убегал сам, чтоб опять вернуться. Честно говоря, не рвались мужики его ловить. Кроме зоотехника. Уж тот старался!
Суд проходил там же, в деревне, в клубе. Народу набилось, как на новый фильм. А за дверями рыл землю и ревел огромный хромой бык.
Паша сидела молча, только видно было, что прислушивается к буйству своего Прошки и что-то шепчет. Дали Пашке два года условно. А быка, коли поймают, определить в колхоз. Хромой, но на племя уж очень хорош!
Толпа вывалилась на улицу. Бабы платками вытирали сопли и слёзы, мужики тихонько матерились. А в стороне обнимались Пашка и Прошка. И им обоим было наплевать на толпу.
Взрослые начали расходится, а нам, мелюзге, интересно, что дальше будет. Кто Прошку ловить начнёт? Ловить пошёл зоотехник. Это же по его заявлению затеялся весь сыр-бор с судом.
Такого родео деревня не видела ни до, ни после! Прошка догонял ловца, бил лбом его под зад, и ждал, когда тот снова побежит. Зоотехник, растеряв всё своё похмелье, скакал зайцем сначала по улице, потом по поскотине. Падал, вскакивал и снова петлял. А за ним, почти не торопясь, прихрамывал Прошка. И лупцевал, лупцевал под зад воющего зоотехника.
