Фортуна Флетчера - Джон Дрейк

штурвал одному из своих людей, понадеявшись, что этот салага не натворит непоправимых бед, и приказал Мейсону и остальным ничего не делать до его возвращения. Обычно он бы не сомневался, что они подчинятся прямому приказу, но с тех пор, как он объяснил им, что они собираются делать на этом корабле, они начали позволять себе вольности, и он не мог доверять им, когда они были вне поля его зрения. Несмотря на историю, которую он им рассказал, они знали, что что-то не так. Он прочел это в их глазах. Так что ему нужно было торопиться и возвращаться на палубу.

Александр писал письмо. Он намеревался написать его, запечатать и положить в свой морской сундук, чтобы позже сжечь. Но если что-то пойдет не так, он знал, что сундук и его содержимое будут возвращены его семье. Тогда уже его матери и Виктору предстоит отомстить Флетчеру. Он постарался включить все детали, которые этот идиот Бэсфорд рассказал ему об убийстве боцмана Диксона.

Его перо летало по бумаге, пока он записывал эти простые факты. Затем оно остановилось, и Александр закусил губу. Никогда в своей жизни он не хранил от нее секретов. Она была единственной точкой опоры в его искаженной и яростной жизни. У него было много товарищей, но не было друзей. У него было много любовниц, но ни одну из них он не любил. Она была единственной, кого он когда-либо желал, и он поклонялся ей каждой частицей своего существа. Так что его перо снова двинулось, и он рассказал ей то, что скрывал даже от самого себя. Он рассказал ей о страхе, который рос в нем, как червь в яблоке. Он боялся Выродка.

Флетчер стал чудовищно большим и сильным. Он до потери сознания избил Билли Мейсона. Он раздавил человека голыми руками, Александр видел это своими глазами в бою за «Таурус». Но Александр боялся не этого. Его мастерство владения оружием одолело бы грубую силу. Шпага к шпаге или пистолет к пистолету, он бы победил. Страх был глубже. В Флетчере всегда было что-то, что беспокоило Александра, и теперь он понял, что это было.

Джейкоб Флетчер был живым образом их отца, сэра Генри Койнвуда, но не того печального старика, которого помнил Александр. Флетчер был Генри Койнвудом, вернувшимся в расцвете своей юности. Сходство было настолько шокирующим, что Александр дрожал при мысли об этом. На глубинном, суеверном уровне Александр боялся, что Флетчер — это мертвец, вернувшийся для мести. Он знал, что это невозможно, но не мог изгнать эту мысль из своего сознания (в конце концов, сознание Александра Койнвуда не было нормальным). Да! Вот оно! Он заставил себя написать эти слова, и с их написанием часть страха улетучилась. Самые страшные страхи — те, которые мы не осмеливаемся назвать.

Он закончил письмо, запечатал его и положил в свой сундук. Когда он закрыл крышку, со стороны бака, куда он послал Флетчера, раздались выстрелы. Он проклял Мейсона и его непокорную чернь и выбежал из каюты, вверх по сходному трапу на квартердек, так быстро, как только мог.

33

— О, Христос! О, Христос! — стонет человек, которого я ударил. Он не был мертв; острие вошло в ягодицу и прошло по всей длине бедра. Он сильно кровоточил.

— Мистер Мейсон? — крикнул другой голос, с самой кормы. Это был сам Уильямс. — Мистер Мейсон? Доложите немедленно, слышите? Что происходит?

Он был встревожен, даже напуган. И это было очень хорошо. Во всей этой таинственной борьбе между ним и мной он всегда все устраивал. Он замышлял и планировал, а я даже не знал, в какую игру играю. Теперь, впервые, я был на шаг впереди.

— Это вы, мистер Уильямс, сэр? — сказал я так спокойно, как только мог. Наступила тишина. Мерзавец был в растерянности. Я поддел его еще немного. — Разрешите доложить, вода на борт не поступает, и на баке все в порядке.

— Мейсон! Где ты! — крикнул Уильямс во весь голос.

— Он мертв! — сказал я с огромным удовлетворением. — И у меня двое пленных, и я подстрелил еще одного. В следующий раз придется делать свою грязную работу самому, Уильямс.

— Тогда не чувствуй себя слишком уверенно, Флетчер, — донесся голос из темной, невидимой кормы. — Вас все еще вчетверо меньше! Я дождусь рассвета, и тогда, действительно, я приду за тобой сам. А пока мои люди и я будем спать по очереди, но ты один, так что тебе лучше не спать всю ночь, не так ли? А то можешь и не проснуться.

Но я был не один. У меня был Перси, чего бы он ни стоил. Я сел там, где мог следить за палубой, и зарядил пистолеты. Мичман посмотрел на меня. Он не имел ни малейшего понятия, что происходит.

— Это не мистер Уильямс? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Тогда не должны ли мы присоединиться к нему, чтобы сражаться с мятежниками?

— Он и возглавляет этих чертовых мятежников. Он сумасшедший.

— Сумасшедший?

— Да.

Я попытался объяснить, но не знаю, много ли он понял. Он был на редкость туп. Джонни Бэсфорд сообразил бы быстрее, да и компания из него была получше. К счастью, Перси был из тех, у кого так мало собственного воображения, что он верил последнему, что ему сказали, независимо от того, что думал до этого. Так что мне удалось убедить его (на данный момент), что выходить наружу для него смертельно опасно. Поэтому он сидел смирно, таращась на меня, пока я делал какие мог приготовления: я перетащил тело Мейсона к основанию люка, чтобы подсечь любого, кто попытается вбежать, и снова положил Баркера поперек люка, откуда тот умудрился выползти. Затем я начал перевязывать раненого, но он был так слаб от кровопотери, что не представлял никакой угрозы, так что я оставил его и засунул в угол, чтобы он не сделал палубу слишком скользкой.

Я подумывал разделить вахту с Перси, но у нас не было чем засекать время. И, более того, я боялся, что если он увидит меня спящим, то все-таки сбежит к Уильямсу. Так что в итоге я просто пытался не заснуть. Но не смог. Слишком много пота и ярости я потратил в тот день, сражаясь не только с врагом, но и с собственными товарищами по кораблю. Я