Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Вздымая снежные вихри, одно за другим падают деревья. Вот дрогнула вершина столетней ели, дерево валится на него, надо бежать. Но бежать Петя не может: не вытащить ног из глубокого снега. Он хочет крикнуть, позвать на помощь — нет голоса… непомерная тяжесть легла на грудь… Душно.
Бред и явь смешались.
Мучительное томление охватило Петю. Нудно и тошно звенит в ушах, стучит сердце. Нет, не только сердце, все существо Никитина пульсирует в неистовом ритме.
— Да, Андрей же, сын…
Кто это сказал? Он сам или кто-то другой? Отчетливо возник образ сына, каким он себе представлял его.
— Андрей! — кричит Никитин и приходит в себя.
Сколько прошло времени, он не знал. Час или мгновение?
Пришло сознание, пришли и звуки. Скрежещет песок… Опять наседает корабль. Но и другие звуки проникают сквозь медный шлем: он слышит шум винта… Кто-то скребется назойливо и громко. И вдруг — удар…
Перед глазами идут круги: красные, оранжевые, желтые… Дыхание перехватило.
Тихо открылась дверь в каюту. Вошел Фролов. В руках у него телеграмма.
Петя Никитин спит, дышит спокойно.
— Д-дочь родилась. С-сегодня утром, — бормочет Фролов. — Врачи п-поздравляют. — Он нерешительно вертит в руках бумажку. — Разбудить Петра можно?
Зосима шагнул к постели и вдруг широко открыл глаза: голова у Никитина совсем-совсем белая.
— Дочь!.. А я и хотел дочь. — Никитин приподнялся на локте и, не мигая, смотрит на друга. — Понимаешь, нарочно это я… Страховался, когда про сына говорил. — Он медленно произнес фразу и снова свалился на подушки.
В. Матвеев
ОСЕННЯЯ ПУТИНА
Стихотворение
Хмурятся просторы штормовые,
Их мрачней — тралмастера чело.
Даже тем, кто в море не впервые,
Выдюжить сегодня тяжело.
Трос, что нерв, натянут до предела.
Океан — сплошной водоворот.
А треска — ну словно ошалела,
Валом, проклятущая, идет!
Взгляд порой затянется туманом —
И не разберешь, от качки пьян:
То ли рыба пахнет океаном,
То ли рыбой пахнет океан.
Е. Сигарев
ТРАЛМЛСТЕР ДАЕТ ИНТЕРВЬЮ
Стихотворение
Придонный лов — не шуточки,
И трал — не то, что сеть.
Придонный лов — не с удочкой
Над речкою сидеть.
Рыбацкий труд — не пустяки,
Рыбак — не рыболов.
Бывает так, что трал в куски
И не хватает слов…
Бывает кру́гом голова,
Когда набит куток,
Когда у трала наплава́
Притоплены чуток.
Когда трещит и стонет трал,
Лебедка не берет.
Один аврал, другой аврал,
И снова — на замет!
На капитане взмок берет,
Работает за двух,
Последней пачкой сигарет
Поддерживает дух.
Ему знакомы риск и страх,
Не терпит чепухи.
Здесь ошибешься впопыхах, —
Тогда дела плохи.
Тогда, как говорят, пролов,
Тогда в кутке — вода.
Хоть разорвись, хоть ногти в кровь,
А рыбы нет.
Беда.
И свет не мил, и нету сил.
И в капитанский час
Эфир — ну, кто его просил! —
Подбадривает нас.
Гудит стальное слово: ПЛАН.
Прилечь бы на часок.
Зубами скрипнет капитан:
— А ну, еще разок… —
Еще разок, еще замет,
Аврал, опять аврал, —
Вновь пишет рыбу эхолот,
Трещит и стонет трал.
И в робах вымокших братва
Хлопочет над кутком.
Хоть ноги двигаешь едва,
Но счастлив!
А потом…
Цветы, и митинг, и причал,
И речи про дела.
Потом — начало всех начал:
— Я так тебя ждала…
А. Герасименко
ДАРЫ МАСАМУНЭ
(Рассказ)
Неистовый вал тянулся к нему огромной мохнатой лапой. Загнулись цепкими когтями белые гребни, они настигли Мацубару, разодрали в клочья одежду, и словно дохнуло из пасти неведомого чудища, зловонно и мерзко. От ужаса он перестал ощущать вес собственного тела, а невыносимо смердящий запах стеснил дыхание. Потом тиски воды ослабли, и та же лапа, играючи, швырнула Мацубару на острый зуб скалы Кадзикаки.
Она торчала посреди залива, и Мацубара по-детски плакал от безысходной нелепости смерти. Он падал на скалу и видел, как издевательски приплясывают лохматые волны у ее подножия, как сходятся в хоровод строчки из лоции: «…сильные юго-восточные ветры разгоняют крутую волну в направлении скалы Кадзикаки». Ему не минуть ее.
«Будь ты проклята во веки веков! — клокотал в нем неродившийся крик. Ужас и безысходность душили его. — Будь ты проклята!»
Темнота сгущалась и сгущалась, превратилась в липкую кровь, и Мацубара, брезгливо выдернув руку из тягучей массы, проснулся.
Он долго отплевывался, тяжело дышал, ходил деревянными шажками по каюте, растопыренными пальцами рук наталкиваясь на переборки. Одуревший от духоты, тяжести в голове и желудке, он никак не мог найти дверь в туалет. Лишь больно ударившись о край стола, Мацубара вернулся в реальность.
«Все это эби но темпура[3], — кусая губы, думал он, раскручивая барашки иллюминатора: Мацубара спешил побыстрее глотнуть прохлады ночного залива, уйти от противного запаха. — Нехорошо, нехорошо…»
С самого утра он и механик Эндо смаковали холодное пиво и нежную темпуру из креветки в припортовом баре «Дары Масамунэ». Креветки были необычно хороши, и они заказывали порцию за порцией, похрустывая аппетитной золотистой корочкой, и блаженно закатывали глаза, запивая темпуру холодным пивом «Кирин».
Насытившись, они повели ленивый спор о том, кого из рода Масамунэ имел в виду первый владелец бара, назвав его «Дары Масамунэ». Мацубара уверял Эндо, что бывший властитель Сэндая князь Датэ Масамунэ — не самая подходящая фигура для вывески, ибо он был жаден, завистлив и коварен. И уж чего-чего, а каких-либо даров ждать от него не приходилось.
— Ты, Эндо, не найдешь светлого пятна в его жизни, — наставительно растягивал слова Мацубара.
А Эндо не соглашался, он лениво мотал головой: найду, мол.
Во второй половине дня они перешли на сакэ и поэзию, но прибежал матрос, посланный за ними, передал распоряжение хозяина компании возвращаться на «Хиросэ», где и ждать дальнейших указаний. Если их не последует, выйти на связь в 22.30. Мацубара так и не услышал от Эндо ни одного приличного трехстишия. Глуп Эндо.
«Ох, эта темпура…» — гадливо поморщился Мацубара.
Шел десятый час вечера, бархатная тишина скрывала и не могла скрыть тревоги перед нашествием тайфуна. Природа, словно совестясь, готовила
